— Неделю назад.

Именно в прошлый уикенд Тед неожиданно приехал вЛос-Анджелес, чтобы заставить ее принять окончательное решение. И в концеконцов, Лиз уступила. Оказалось кстати и то обстоятельство, что как раз в этовремя Эйб решил уволить всю прислугу, и Лиз поняла, что другого удобного случаяможет не представиться. По сути дела, увольняясь, она делала Купу большоеодолжение, так как платить ей он тоже не мог, однако Лиз понимала, что им обоимбудет очень нелегко расстаться друг с другом. Куп был таким беспомощным, такимдоверчивым, к тому же за прошедшие двадцать два года Лиз успела его избаловать.Она постоянно беспокоилась о нем, опекала, оберегала от неприятностей,насколько это было в ее силах. Она уже сейчас знала, что после переезда вСан-Франциско еще долго будет не спать по ночам, будет думать о нем итревожиться, как тревожится мать о своем ребенке. И в каком-то смысле Купдействительно заменил ей детей, которых у Лиз никогда не было и которых онаперестала хотеть много лет назад.

Когда Лиз уходила. Куп все еще выглядел растерянным, так чтоей пришлось в последний раз ответить на телефонный звонок. Звонила Намела, еготеперешняя подружка. Ей было двадцать два года, и она была слишком молода дажепо стандартам Купа, который принципиально не имел дела с женщинами старшетридцати. Намела была моделью, но мечтала сниматься в кино и стать знаменитойактрисой.

Купер познакомился с ней на фотосессии, когда снимался длякакого-то шикарного журнала. Редакционный совет нанял дюжину моделей, которыедолжны были с обожанием глядеть на Купа, а Намела оказалась из них самойкрасивой. Они встречались уже почти месяц, и девушка была совершенно очарованаКупом, хотя он и годился ей в дедушки — по крайней мере, по возрасту. СегодняКуп собирался вести Памелу в «Плющ», и Лиз напомнила ему заехать за девушкой вполовине восьмого.

Потом Куп крепко обнял Лиз на прощание и наполовину в шутку,наполовину всерьез пригласил возвращаться к нему, как только ей надоест бытьзамужней дамой. В глубине души он надеялся, что очень скоро так и произойдет.Теряя Лиз, он как будто терял одновременно и очень близкого человека, и лучшегодруга.

Садясь в машину, Лиз не сдержалась и расплакалась. Она искреннелюбила Теда, но не представляла себе жизни без Купера. За годы, что онапроработала у него. Куп стал для нее всем: лучшим другом, братом, сыном, еегероем. Она почти обожествляла его, и ей потребовалась вся ее сила, всемужество и решимость, чтобы сначала согласиться на брак с Тедом, а потом еще исообщить об этом Купу. Из-за этого Лиз целую неделю почти не спала, и всесегодняшнее утро — пока она ждала возвращения Купа — ее не покидало ощущение,что она вот-вот потеряет сознание. Лиз была даже благодарна Эйбу, которыйнемного отвлек ее от мрачных мыслей.

Лиз была так расстроена, что, выезжая из ворот особняка,едва не врезалась в двигавшийся по улице автомобиль. Только теперь онаосознала, насколько сильно подействовало на нее расставание с Купом. Уйти отнего было равнозначно тому, чтобы покинуть монастырь — или заново родиться насвет. Что ж, оставалось только надеяться, что она приняла правильное решение иникогда не пожалеет об этом.

Когда Лиз ушла, Куп вернулся в библиотеку, налил себе ещеодин бокал шампанского и сделал хороший глоток. Все еще держа бокал в руке, онмедленно поднялся по лестнице на второй этаж и направился к своей спальне. Вкоридоре ему встретилась миниатюрная женщина в белой униформе горничной.Спереди на платье красовалось большое красное пятно — не то кетчуп, не то суп спомидорами. Черные волосы горничной были заплетены в длинную косу, достававшуюпочти до талии, глаза прятались за темными очками. Горничная пылесосилаковровую дорожку и что-то напевала себе под нос.

— Это ты — Палома? — с любопытством осведомилсяКуп.

Он был совершенно уверен, что видит девушку в первый раз.Впрочем, он тут же подумал, что лучше бы он вообще ее не видел. На ногахгорничной он увидел пушистые тапочки «под леопарда» и поморщился.

— Да, мистер Инслу? — В том, как она держалась,было что-то очень независимое и гордое. Горничная и не подумала снять очки; оналишь повернулась к нему, и Куп, не видя ее глаз, не мог понять, как онавыглядит. Он даже не мог сказать, сколько ей лет; в конце концов он решил, чтоПаломе, скорее всего, далеко за тридцать.

— Моя фамилия произносится «Уинслоу», — поправилон. — Я вижу, с вами стряслась какая-то неприятность? — И Куп указалпа пятно, которое имело такую форму, словно кто-то швырнул в Палому кускомпиццы.

— У нас на обед быть эспагетти, мистар Инслу. Я уронитьложку на форма, а запасная у меня нет. Здесь нет.

— Вкусные, должно быть, были спагетти, — заметилКуп, обходя застывшую на дороге горничную. Он все еще думал о Лиз, но теперь кэтим мыслям прибавились и другие заботы. Интересно, что будет с его вещами,если эта Палома возьмется за ними ухаживать? И с домом? Что будет с ним самим?

Куп тихо отворил дверь спальни, вошел и закрыл ее за собой.Палома, провожавшая его взглядом, шумно вздохнула и закатила глаза. Сегодня Купвпервые заговорил с ней, однако, если судить по тому немногому, что она о немзнала, он был человеком не особенно приятным. Паломе, во всяком случае, он никапельки не нравился. Этот семидесятилетний самовлюбленный донжуан встречался сдевушками, которые годились ему во внучки, и был эгоистом до мозга костей. Егообаяние совсем не трогало Палому, поэтому она считала, что и любовницы Купаищут в нем только корысти.

Нет, положительно он ей не нравился.

Придя к такому выводу, Палома еще раз вздохнула и продолжилапылесосить ковер. Как и Куп, она была не особенно рада тому обстоятельству, чтопосле увольнения всей прислуги они останутся в доме практически вдвоем. Ноделать было нечего; только ее не уволил этот старый морщинистый гусак —бухгалтер Купа, и Палома не собиралась с ним спорить. В Сан-Сальвадоре у нееосталось слишком много родственников, в том числе — больная мать, которыхПаломе приходилось содержать, и поэтому деньги ей были очень нужны, даже еслиэто означало, что ей придется обслуживать таких типов, как этот мистерШишка-На-Ровном-Месте.

Марк Фридмен подписывал последние бумаги, которые подал емуриелтор, и чувствовал, как сердце его сжимается от боли. Дом, его дом, скоторым он только что расстался, был в продаже каких-нибудь тринадцать дней —даже меньше, чем две недели. За него дали очень хорошую цену, но Марка это нерадовало. Оглядывая голые стены и пустые комнаты, в которых он и его семьяпрожили десять счастливых лет, он снова переживал крушение всех надежд.

Сначала он хотел оставить дом за собой, но Дженнет велелаему продать его, как только она переедет в Нью-Йорк.

Именно тогда Марк понял: что бы Дженнет ни говорила, она уженикогда не вернется к нему. О том, что она от него уходит, Дженнет объявилавсего за две недели до своего отъезда, а буквально вчера ее адвокат позвониладвокату Марка, чтобы обсудить условия развода. За какой-то месяц вся его жизньобратилась в прах, в ничто, и он остался один на обломках былого счастья. Дажеобломков было всего ничего. Детей Дженнет забрала с собой, мебель Марк тожеотдал ей, и сейчас вещи были уже на пути в Нью-Йорк, а теперь у него не стало идома. Сам Марк жил в отеле неподалеку от своего офиса и каждый раз, просыпаясьпо утрам, жалел, что не умер во сне. В данной ситуации это было для него,наверное, самым лучшим выходом.