Он не только задевал честь города, намекая на продажностьлюдей, занимающих высокие посты, и пороча незапятнанную отвагу воинов, нонаходил еще удовольствие в том, чтобы ставить досточтимых граждан взатруднительное положение. Подобно шкодливому мальчишке, который не может удержаться,чтобы не проткнуть булавкой воздушный шарик, он не мог устоять против желанияпоубавить спеси чванливым ханжам и ура-патриотам. Он беспощадно разоблачал ихневежество, лицемерие и фанатизм, и делал это столь искусно, проявляя ксобеседнику вежливый и якобы неподдельный интерес, что его жертва до тех пор непонимала, куда он клонит, пока не оказывалась в смешном положениисамонадеянного пустобреха.

Но Скарлетт и в те дня, когда город еще не отвернулся отРетта Батлера, уже не питала на его счет иллюзий. Она знала, что его изысканнаягалантность и помпезные речи таят в себе глубоко скрытую иронию. Она понимала,что он просто забавляется, играя роль отчаянно смелого патриота-контрабандиста.Порой он даже напоминал ей мальчишек — друзей ее детства: неугомонных близнецовТарлтонов с их неутолимой страстью к «розыгрышам»; дьявольски изобретательныхФонтейнов, начиненных всяческими проделками; Калвертов, способных просидеть всюночь напролет, обдумывая какую-нибудь очередную мистификацию. Но сходство было неполным:под маской небрежной беспечности Ретта Батлера угадывался злобный умысел,какая-то почти зловещая, хотя и неуловимая, мстительная жестокость.

И все же он скорее импонировал ей в роли романтическогоконтрабандиста, хотя она и видела насквозь его лицемерие. Ведь это значительнооблегчало общение с ним, которое на первых порах было для нее столь тягостным.Поэтому, когда он внезапно сбросил маску и принялся — намеренно,по-видимому, — восстанавливать против себя уже расположенных к немугорожан, это раздосадовали ее чрезвычайно. Раздосадовало потому, что казалосьей глупым, и потому, что резкое осуждение, которому он начал подвергаться,бросало тень и на нее.

И вот настал день, когда Ретт Батлер сжег за собой все мостыи окончательный остракизм неизбежно должен был стать его уделом. Это произошлов доме миссис Элсинг на благотворительном музыкальном вечере в пользувыздоравливающих воинов. Дом был полон военных, приехавших на побывку, служивыхлюдей из милиции и войск внутреннего охранения, раненых из госпиталей,молоденьких девушек, вдов и матрон. В доме не осталось ни одного свободногостула, и даже на лестнице и в холле толпились гости. Огромную чашу граненогохрусталя, которую дворецкий Элсингов держал в руках, стоя у входа, дваждыосвобождали от груза серебряных монет, что само по себе указывало на успехзатеи, ибо в эти дни серебряный доллар был уже равен шестидесяти долларам вкредитных билетах Конфедерации.

Каждая девушка, хоть в какой-то мере обладавшая музыкальнымиспособностями, пела или играла на фортепьяно, а живые картины вызвали бурюаплодисментов. Скарлетт была в Превосходном настроении; она не только исполнилавместе с Мелани трогательный дуэт «Когда на луг падет роса» и — на бис — болееигривую песенку «Ах, боже, боже, дамы, это был не Стефан!», но на нее еще палвыбор воплотить Дух Конфедерации в последней живой картине.

Она знала, что выглядит в высшей степени соблазнительно встрогом греческом хитоне из белой кисеи, подпоясанном красно-синим кушаком, сзвездно-полосатым флагом в одной руке и саблей с золотым эфесом, когда-топринадлежавшей Чарльзу, а еще ранее его отцу, — в другой, простертой кколенопреклоненной фигуре капитана Кэйри Эшберна из Алабамы.

Когда занавес опустился, она, не удержавшись, поискалаглазами Ретта Батлера — ей хотелось увидеть, какое она произвела на неговпечатление в этой очаровательной живой картине. К великому ее разочарованию,он был погружен в жаркий спор и, по-видимому, даже не смотрел представления. Полицам окружавших его мужчин она поняла, что все они взбешены тем, что он имговорит.

Она направилась туда, где он стоял, и среди внезапнонаступившей, как это бывает иногда в многолюдных собраниях, тишины услышалавопрос, заданный напрямик Уилли Гиненом, офицером милиции:

— Следует ли так понимать вас, сэр, что Дело, закоторое отдают жизнь наши герои, не является для вас священным?

— Если вы завтра попадете под поезд, значит ли это, чтожелезнодорожная компания должна быть причислена к лику святых? — самым кроткимтоном спросил в свою очередь Ретт Батлер, словно и в самом деле желал получитьна это ответ.

— Сэр… — произнес Уилли, и голос его сорвался, —если бы мы не находились в этом доме…

— Я дрожу при одной мысли о том, что могло бы тогдавоспоследовать, — сказал Ретт Батлер. — Ведь ваша храбрость, думаетсямне, слишком широко известна.

Уилли покраснел, и разговор оборвался. Все были смущены.Уилли, крепкий, здоровый парень призывного возраста, находился в тылу. Правда,он был единственный сын в семье, и кому-то же надо было служить в милиции иохранять порядок в Штате. И все же, когда Ретт Батлер произнес олово«храбрость», в группе уже отлежавших в госпитале офицеров раздались смешки.

«О господи! Не может он, что ли, держать язык напривязи! — с раздражением подумала Скарлетт. — Портит всем вечер!»Доктор Мид грозно нахмурил брови.

— Для вас, молодой человек, возможно, нет ничегосвященного, — сказал он громовым голосом, каким всегда произносил своиречи. — Но для верных патриотов и патриоток Юга есть вещи поистинесвященные. Это — стремление уберечь наш край от узурпаторов, это — Права Южныхштатов и это…

У Ретта Батлера был скучающий вид; он мягко, почти вкрадчивопрервал доктора:

— Войны всегда священны для тех, кому приходится ихвести, — сказал он. — Если бы те, кто разжигает войны, не объявлялиих священными, какой дурак пошел бы воевать? Но какие бы лозунги ни выкрикивалиораторы, сгоняя дураков на бойню, какие бы благородные ни ставили перед нимицели, причина войн всегда одна. Деньги. Все войны, в сущности, — дракаиз-за денег. Только мало кто это понимает. Все слишком оглушены фанфарами,барабанами и речами отсиживающихся в тылу трибунов. Иной раз их воинственныйклич звучит так: «Спасем гроб нашего Христа от язычников!» Или так: «Долойпапистов!» А в другом случае иначе: «Свобода!» Или: «Хлопок, Рабовладение иПрава Юга!» «Ну при чем тут римский папа? — подумала Скарлетт. — Атем более — гроб Христов?» Она торопливо приближалась к кучке разгоряченныхспором людей, и в эту минуту Ретт Батлер отвесил всем изящный поклон инаправился к двери. Она хотела было поспешить за ним, но миссис Элсинг ухватилаее за юбку.

— Пусть уходит, — громко сказала она, и голос ееотчетливо прозвучал среди напряженной тишины зала. — Пусть уходит. Онизменник и спекулянт! Змея, которую мы пригрели на груди!

Ретт Батлер, стоявший в холле со шляпой в руке, слышал этислова, открыто предназначавшиеся для его ушей. Он обернулся и обвел глазамизал. Взгляд его беззастенчиво уперся в плоскую грудь миссис Элсинг. Неожиданноон ухмыльнулся и, поклонившись, скрылся за дверью.