— Корыстолюбив? О нет — просто дальновиден. Впрочем,может быть, это почти одно и то же. Во всяком случае, люди не стольдальновидные, как я, вероятно, назовут это так. Любой преданный конфедерат,имевший в шестьдесят первом году тысячу долларов наличными, спокойно могсделать то, что сделал я, но мало кто был достаточно корыстолюбив, чтобыиспользовать предоставляющиеся возможности. Вот к примеру: сразу после паденияфорта Самтер, когда еще не была установлена блокада, я купил по бросовым ценамнесколько тысяч тюков хлопка и отправил их в Англию. Они и по сей день там, впакгаузах Ливерпуля. Я их не продал. Я буду держать их до тех пор, покаанглийские фабрики, когда им потребуется хлопок, не дадут мне за них ту цену,которую я назначу. И я не слишком буду удивлен, если мне удастся получить подоллару за фунт.

— Получите, когда рак свистнет.

— Уверен, что получу. Хлопок уже идет по семьдесят двацента за фунт. Когда война кончится, я буду богатым человеком, Скарлетт, потомучто я дальновиден — прошу прощения: корыстолюбив. Я уже говорил вам как-то, чтобольшие деньги можно сделать в двух случаях: при созидании нового государства ипри его крушении. При созидании это процесс более медленный, при крушении —быстрый. Запомните это. Быть может, когда-нибудь и пригодится.

— Очень вам признательна за добрый совет, —произнесла Скарлетт с самой ядовитой иронией, какую только сумела вложить в этислова. — Но я в нем не нуждаюсь. Разве мой отец нищий? У него большеденег, чем мне нужно, и к тому же Чарли оставил мне наследство.

— Боюсь, что французские аристократки рассуждали точнотак же, как вы, пока их не посадили на тележки.

Не раз и не два доводилось Скарлетт слышать от РеттаБатлера, что ее траурный наряд выглядит нелепо, раз она принимает участие вовсех светских развлечениях. Ему нравились яркие цвета, и ее черные платья ичерный креп, свисавший с чепца до полу, и раздражали его и смешили. Но онаупорствовала и оставалась верна своим мрачным черным платьям и вуали, понимая,что, сняв траур раньше положенного срока, навлечет на себя еще большепересудов. Да и как объяснит она это матери?

Ретт Батлер заявил ей без обиняков, что черная вуаль делаетее похожей на ворону, а черные платья старят на десять лет. Столь нелюбезноеутверждение заставило ее броситься к зеркалу: неужто она и в самом деле ввосемнадцать лет выглядит на двадцать восемь?

— Никак не думал, что, у вас так мало самолюбия и вамхочется походить на миссис Мерриуэзер! — говорил он, стараясь еераздразнить. — И так мало вкуса, чтобы демонстрировать свою скорбь,которой вы вовсе не испытываете, с помощью этой безобразной вуали. Предлагаюпари. Через два месяца я стащу с вашей головы этот чепец и этот креп и водружуна нее творение парижских модисток.

— Еще чего! Нет, нет, и перестаньте об этомговорить, — сказала Скарлетт, уязвленная его намеками о Чарльзе. А РеттБатлер, снова собиравшийся в путь — в Уилмингтон и оттуда — в Европу, ушел,усмехаясь.

И вот как-то ясным летним утром, несколько недель спустя, онпоявился снова с пестрой шляпной картонкой в руке и, предварительно убедившись,что в доме, кроме Скарлетт, никого нет, открыл перед ней эту картонку. Там,завернутая в папиросную бумагу, лежала шляпка при виде которой Скарлеттвскричала:

— Боже, какая прелесть! — и выхватила ее изкартонки. Она так давно не видела и тем паче не держала в руках новых нарядов,так изголодалась по ним, что шляпка эта показалась ей самой прекрасной шляпкойна свете. Она была из темно-зеленой тафты, подбита бледно-зеленым муаром изавязывалась под подбородком такими же бледно-зелеными лентами шириной нладонь. А вокруг полей этого творения моды кокетливейшими завитками былиуложены зеленые страусовые перья.

— Наденьте ее, — улыбаясь, сказал Ретт Батлер.Скарлетт метнулась к зеркалу, надела шляпку, подобрала волосы так, чтобы видныбыли сережки, и завязала ленты под подбородком.

— Идет мне? — воскликнула она, повертываясь изстороны в сторону и задорно вскинув голову, отчего перья на шляпкезаколыхались. Впрочем, она знала, что выглядит очаровательно, еще прежде, чемпрочла одобрение в его глазах. Она и вправду была прелестна, и в зеленыхотсветах перьев и лент глаза ее сверкали как два изумруда.

— О Ретт! Чья это шляпка? Я куплю ее. Я заплачу за неевсе, что у меня сейчас есть, все до последнего цента.

— Это ваша шляпка, — сказал он. — Какаяженщина, кроме вас, может носить эти зеленые цвета? Не кажется ли вам, что ядовольно хорошо запомнил оттенок ваших глаз?

— Неужели вы делали ее для меня по заказу?

— Да, и вы можете прочесть на картонке: «Рю де ла Пэ» [5] — если это вам что-нибудь говорит.

Ей это не говорило ровным счетом ничего, она просто стояла иулыбалась своему отражению в зеркале. В эти мгновения для нее вообще несуществовало ничего, кроме сознания, что она неотразима в этой прелестнойшляпке — первой, которую ей довелось надеть за истекшие два года. О, какихчудес может она натворить в этой шляпке! И вдруг улыбка ее померкла.

— Разве она вам не нравится?

— О, конечно, это не шляпа, а… сказка… Но покрыть этосокровище черным крепом и выкрасить перья в черный цвет — об этом дажепомыслить страшно!

Он быстро шагнул к ней, его проворные пальцы мгновенноразвязали бант у нее под подбородком, и вот уже шляпка снова лежала в картонке.

— Что вы делаете? Вы сказали, что она моя!

— Нет, не ваша, если вы намерены превратить ее вовдовий чепец. Я постараюсь найти для нее другую очаровательную леди с зеленымиглазами, которая сумеет оценить мой вкус.

— Вы этого не сделаете! Я умру, если вы отнимете ее уменя! О, Ретт, пожалуйста, не будьте гадким! Отдайте мне шляпку.

— Чтобы вы превратили ее в такое же страшилище, как всеостальные ваши головные уборы? Нет.

Скарлетт вцепилась в картонку. Позволить ему отдать какой-тодругой особе это чудо, сделавшее ее моложе и привлекательнее во сто крат? Онет, ни за что на свете! На мгновение мелькнула мысль о том, в какой ужаспридут тетушка Питти и Мелани.

Потом она подумала об Эллин, и по спине у нее пробежаладрожь. Но тщеславие победило.

— Я не стану ее переделывать. Обещаю. Ну, отдайте же!Ироническая усмешка тронула его губы. Он протянул ей картонку и смотрел, какона снова надевает шляпку и охорашивается.

— Сколько она стоит? — внезапно спросила она, илицо ее опять потускнело. — У меня сейчас только пятьдесят долларов, но вбудущем месяце…

— В пересчете на конфедератские деньги она должна быстоить что-нибудь около двух тысяч долларов, — сказал Ретт Батлер и сновашироко ухмыльнулся, глядя на ее расстроенное лицо.