Профессор встал, закрыл форточку. Окна лаборатории выходиливо двор, демонстрация двигалась по соседней улице и пела очень громко. Иногдапробивались отдельные выкрики, все те же лозунги: «Долой правительство!», «Мирхижинам, война дворцам!» Впрочем, появились и новые: «Пролетарии всех стран,объединяйтесь!», «Вся власть Советам!».

Агапкин смотрел сквозь толстое дырчатое стекло на ГригорияТретьего. Вот уже минут десять Григорий сидел неподвижно, только уши слегкадрожали. Рубиновые глазки неотрывно следили за Фёдором Фёдоровичем. Он нарочнопересел на другой стул, и Григорий поменял позу, повернулся в его сторону.

— Они не профессиональные певцы, — механически ответилАгапкин профессору, — у многих плохой слух.

— Не только слух, но ещё зрение, обоняние. Неужели они нечувствуют, как дурно пахнет в городе после победы над царизмом? Они такувлечены своими маршами и песнями, что справляют малую нужду по дороге, вподворотнях и подъездах. Без конца сморкаются и плюют на мостовые. Неужели невидят, как стало грязно? Скажите, откуда взялось столько подсолнухов? Все улицыв шелухе.

— Трудности переходного периода. Детская болезньноворождённой свободной России. — Агапкин попробовал улыбнуться, но неполучилось.

— Что детская болезнь? Убийства? Грабежи? Хаос и грязь?

— Нет. Я говорю только о семечках, — быстро, испуганнопробормотал Агапкин.

Он старался не спорить с профессором о том, что происходит вРоссии. Михаил Владимирович сразу нервничал, раздражался.

— Прошу вас, не повторяйте этот митинговый бред, неназывайте Россию новорождённой. Она существовала сотни лет. Огромная, сложная,прекрасная страна. Наша с вами Родина, со своей историей, культурой, наукой,армией, государственной системой. Сейчас у нас на глазах, при нашемпопустительстве всю эту многовековую мощь уничтожили. Не татаро-монгольскоенашествие, не Наполеон, не германцы с австрийцами. Свои. Новые Пугачевы суниверситетским образованием, тщеславные болтуны, мелкие самозванцы, психопатыс манией величия.

— Всё наладится. У нас есть правительство, — тихо возразилАгапкин и вжал голову в плечи.

— Кто? Эти? — Профессор изобразил сладкую, робкую улыбку инесколько раз шутовски поклонился.

Вышло так похоже на Керенского, что Агапкин невольно рассмеялся.Но Михаил Владимирович болезненно сморщился и помотал головой.

— Никакое они не правительство! Они сами себя назначилиуправлять Россией, они не ведают, что творят. Разваливать армию и одновременновести военные действия — значит направить вооружённые войска на уничтожениесобственной страны. И хватит об этом. Слишком больно.

— Простите, Михаил Владимирович, я не хотел заводить этотразговор, — Агапкин глухо откашлялся.

— Да, пожалуйста, сделайте милость. Лучше вернёмся к нашейзагадочной твари.

— Конечно. Я все забываю спросить вас, когда вы показывалипаразита специалистам, вы приносили им цист или самого червя?

— И то, и другое.

— Вот как? У вас был живой паразит? Значит, вам всё-такиудалось получить его in vitro?

— Нет. Совсем нет. Если вы помните, морские свинки и кроликпогибли, но не сразу. Сначала всё шло благополучно. Они легко перенесли периодлихорадки, у них почти не вылезала шерсть, был нормальный аппетит. Но черезтри-четыре месяца после вливания у них происходило мозговое кровоизлияние.Самое удивительное, что при вскрытии кролика и двух свинок я обнаружил вэпифизе живого паразита. Впрочем, три мои образца передохли в физрастворе навторые сутки.

— Стало быть, морская свинка, кролик, крыса — промежуточныйхозяин нашего паразита, а человек — постоянный? — спросил Федор Фёдорович ипересел ещё раз так, чтобы не видеть стеклянную клетку.

— Хороший вопрос, — кивнул профессор, — собственно, жизньОси зависит от ответа на него.

«Моя тоже!» — чуть не выкрикнул Агапкин, но промолчал.

Москва, 2006

Самолёт улетал в Гамбург из Шереметьева вечером. Оставшиесядва дня прошли в беготне, в суете. Покупка чемодана и одежды, оформлениедоверенности на машину для мамы, телефонные разговоры с Куликом, с Бимом.Пришлось съездить в институт, там что-то подписать, сдать, получить.

В день отлёта явился Нолик. Он был гладко выбрит, короткоподстрижен, одет в новые, ладно сидящие джинсы и тёмно-синий свитер.

— Ты как будто похудел, похорошел за эти дни, — заметилаВера Сергеевна.

— Просто он не пил и прошли отеки. — Соня мимоходомпоцеловала его в щёку. — Ого, даже побрызгался туалетной водой.

Нолик достал из сумки несколько книг.

— Это мне? — спросила Соня.

— Дай мне фотографии, я должен кое-что посмотреть, — ответилНолик.

— Иди возьми. Они в моём столе, в верхнем ящике.

Оставшиеся два часа Нолик тихо сидел у Сони в комнате,листал книги, через лупу разглядывал фотографии. Соня суетилась, нервничала.Когда она в очередной раз забежала в комнату, Нолик поднял голову, отложил лупуи спросил:

— Тебя все это больше не интересует?

— Почему? Очень даже интересует. Просто у меня сейчас головапухнет от всяких проблем. Я всё-таки улетаю надолго, впервые в жизни заграницу.

— В том-то и дело, — пробормотал Нолик с тяжёлым вздохом.

— Да что с тобой? — удивилась Соня. — Ты как будто не рад заменя. Сам же все это устроил, принёс мне визитку Кулика, заставлял звонить.

— Я не подумал…

— О чём?

— О том, что они заберут тебя так далеко, так надолго. Тымне вообще ничего не рассказываешь. Как прошла встреча со стариком Агапкиным?Он что-нибудь сообщил интересное про снимки?

— Не сообщил. Рассказывать нечего.

— Хотя бы посиди со мной пять минут.

— Прости, подожди, позже!

— Никогда, никогда у тебя нет на меня времени, — жалобнопроворчал Нолик.

— Арнольд, хватит дуться! — Соня мимоходом чмокнула его вщёку и убежала. Её звала из кухни Вера Сергеевна.

Когда наконец сели в машину, чтобы ехать в аэропорт, Ноликвдруг спросил:

— Значит, ты совершенно ничего нового от Агапкина не узнала?

— Сколько раз повторять? Нет!