Через свои старые связи отставной полковник ФСБ Зубов сумелвыяснить, что бывший ассистент профессора Свешникова — не фикция, несамозванец, выживший из ума. Он единственный из сотрудников секретного отделаОГПУ, кому удалось уцелеть после всех процессов тридцатых и пятидесятых. Онпоследний представитель московского отделения ложи розенкрейцеров. Он выжил ижил бесконечно долго, как будто специально для того, чтобы в ноябре 2005 годаПётр Борисович Кольт явился в его квартиру, пропахшую ароматическим дымом, иуслышал от него всё, что хотел услышать.

Неважно, сколько пришлось потратить сил и денег, чтобыобщение Агапкина и Кольта стало сугубо конфиденциальным. Ветеран-чекистнаходился под опекой того ведомства, которому отдал лучшие годы своей огромнойжизни. Кроме каких-то иногородних троюродных племянников и племянниц, он неимел родственников. Он был генералом в отставке и официально числилсявнештатным консультантом. Голова его работала отлично. Его берегли и охраняликак кладезь информации и живую реликвию, но не потому, что надеялись через негоузнать тайну метода профессора Свешникова.

— Несколько удачных опытов — это ещё не метод, — сказалполковнику Зубову его бывший коллега, молодой майор архивист, — профессоров иакадемиков, занятых этой темой, под крышей Института экспериментальной медициныи под прочими научными крышами работало больше дюжины. Богомолец, Заварзин,Савич, Тушнов. Вытяжки из желез, моча беременных женщин, всякие восточные дела.На фоне сегодняшнего развития биологии и медицины это пещерный век.

Хитрый Иван Анатольевич не стал в разговоре с майоромподчёркивать свой интерес именно к Свешникову. С самого начала он придумаллегенду, будто его шеф Пётр Борисович Кольт на старости лет увлёкся историейэзотерических учений. Заболел он этим после того, как посетил раскопки древнегомонастыря в Вуду-Шамбальском автономном округе, и теперь у него в головерождаются всякие проекты. Строительство музея, съёмка серии документальныхфильмов.

— Федора Фёдоровича снимать нельзя, — предупредил майор.

— Вот именно поэтому шеф хочет пообщаться с ним лично.

Ничего странного в новом хобби олигарха не было. Мало ли какразвлекаются очень богатые люди? Кто-то собирает антиквариат, кто-то покупаетфутбольные команды, кто-то живёт на яхте и путешествует по земному шару, чтобыиметь свою личную весну круглый год. Пётр Борисович Кольт нашёл для себя воттакую забаву — древние культы, раскопки, оккультизм в истории спецслужб.

Первые несколько встреч со старцем прошли мучительно.Агапкин мог часами рассказывать о шлемах для передачи мысли на расстоянии, орасшифровке древних рукописей и шпионских кодов, об экспедициях на Белое море ина Тибет, о переливании крови и скрещивании людей с обезьянами. Но как толькозвучало имя Свешникова, у него начинал крупно трястись подбородок и он бормоталжалобно:

— Что вам от меня нужно? Я ничего не помню.

Так прошёл месяц, два. Зубов и Кольт почти потеряли надежду,но однажды, к концу очередной беседы, в усталом бормотании Агапкина вдругпрозвучало несколько странных фраз:

— Если он узнает, что это от меня, не отдаст ни за что. Онхочет, чтобы я мучился вечно. Он уверен, что вот так я наказан и справедливостьторжествует.

Сказав это, старец горько заплакал. Зубов растерялся, аКольт вдруг сделал нечто неожиданное. Он достал платок, вытер слёзы спергаментных щёк и стал гладить старца по голове, как маленького ребёнка,приговаривая:

— Ну, все, все, успокойся. Я с тобой, ты больше не будешьмучиться, плохое закончилось, впереди только хорошее, он простит тебя и всеотдаст.

Зубов изумлённо открыл рот, а потом едва успел включитьмаленький диктофон, который уже давно убрал в карман, ни на что не надеясь.

С тех пор Кольт так часто прослушивал эту двухчасовуюзапись, что выучил рассказ Агапкина почти наизусть. Его не покидало чувство,что он выиграл самую важную сделку в своей жизни, и хотя до победы было ещёдалеко, он помолодел сразу лет на десять. Распрямил плечи, стал носиться поМоскве на новеньком серебристом «Лаллете», сменил строгий костюм на модныемешковатые джинсы, вместо ботинок крокодиловой кожи надел оранжевые кеды ивыбрал себе в спутницы не стандартную бесплотную модель, а наливную упитаннуюзверушку Жанну.

Массажные струи приятно щекотали тело. В просторной ваннойкомнате стояла стереосистема, Кольт любил именно там слушать музыку. Но сейчасиз колонок звучали не Моцарт, не Чайковский, не «Битлз».

Кольт поставил диск, который принесли ему полчаса назад отЗубова.

Разговаривали два человека, мужчина и женщина. Голос мужчинызвучал глухо, невнятно, и Кольт машинально отметил про себя, что новую вставнуючелюсть старику сделали неудачно.

Женщина говорила чётко, было слышно, что она волнуется.

— …кто держит на руках моего маленького папу? Человек вформе лейтенанта СС, кто он?

— Не кричите. Я не выношу этого.

— Я вовсе не кричу, но, если вам так показалось, извините.

— Где вы взяли снимки?

— Папа привёз их из Германии.

— Дмитрий? Привёз из Германии? Зачем же вы явились с ними комне? Спросите у него.

— Не могу.

— Почему?

— Он умер.

— Когда?

— Одиннадцать дней назад. Он вернулся из Германии. Он былнемного странный, мрачный. Но на сердце не жаловался, он вообще был здоровымчеловеком. Все последнее время, до поездки и потом, он с кем-то встречался.Накануне кто-то пригласил его в ресторан, он позвонил мне поздно вечером,попросил, чтобы я забрала его на машине. Он ждал на улице, возле ресторана.Пообещал утром рассказать нечто важное. А ночью умер. Врачи сказали, остраясердечная недостаточность.

— Умер. Стало быть, не уговорили.

Кольт выключил воду, нахмурился, взял пульт, лежавший накраю ванны, и прокрутил этот кусок ещё раз.

Москва 1917

Многие не могли простить Михаилу Владимировичу испорченногопраздника свободы в кабинете главного врача. Особенно неприятно былонапоминание о присяге. В военном госпитале большинство врачей имели воинскиезвания. Плох ли, хорош император, но они клялись ему в верности, а потом сталиаплодировать отречению и пить шампанское. Не каждый способен заглушить в себегаденькое послевкусие, которое оставляет предательство.

Профессор Свешников и несколько старых сестёр-монахиньсоставили маленькую госпитальную оппозицию всеобщему воодушевлению. Когда сталоизвестно, что царская семья арестована, сестра Арина плакала, Свешников ходил страурным лицом. Все приветствовали Временное правительство, взахлёбпересказывали друг другу очередную речь Керенского, восхищались: как он хорош,обаятелен, какой у него трогательный близорукий взгляд и мягкий глубокийбаритон.