— Пётр, ну я же тебя знаю! Ты не мог изменить свою суть. Немог заставить себя поверить в необходимость Тени!

— Но ведь я смог?

— Вот это меня и смущает… — Дед вздохнул. — Никогда бы неповерил, что в молодых мозгах у меня станет меньше мыслей. Пётр, я чувствую…что-то не так. И не могу сформулировать свои ощущения.

Мы остановились.

— Андрей Валентинович, но Пётр так хотел… — примиряющесказала Маша. — Он хотел, чтобы вы гордились…

Ой. Ну когда она окончательно разучится звать его на «вы»?Когда дядю мне родит?

— Машенька. — Дед окинул её прежним взглядом —снисходительно-ласковым. — Да не думай ты, что я ревную своего внука, своегоученика к победе. Нет. Поверь.

Сейчас мы были уже где-то у окончания луча-туннеля. В самойширокой части, где над головой и по стенам теснились хижины, домишки, шалаши.Маленький мальчик, сидя вниз головой на «потолке», с любопытством следил занами. Подобрал какую-то палочку, замахнулся было, чтобы запустить в нас, нопоймал мой взгляд и бросился в домик.

Интересно, живой ребёнок или фантомный? У них тут сразмножением негусто… бессмертным дети без нужды.

— Петя, дай-ка мне Зерно, — сказал дед.

Я вздрогнул.

— Пит…

— Это… моё…

Слова вырвались сами. Дед переглянулся с Машей. Даниловкивнул, словно и не ожидал ничего иного.

— Ты не дашь Зерна… на время… своему деду? Своемунаставнику? Пит?

Рука задрожала, будто что-то взорвалось во мне,схлестнулось, сошлись две неукоснительные нормы, и одна должна былакапитулировать…

— Н-н-на…

Я стал заикаться, когда протянул деду раскрытую ладонь.Крепкие пальцы взяли Зерно, покрутили…

— Я вот ничего не чувствую, Петя, — добродушно сказал дед. —Абсолютно. Нет, конечно, есть любопытство, есть некоторое восхищение… ай дасукины дети, чего соорудили… Но не более того!

Я не ответил. Я пожирал Зерно глазами. Оно было моё, онодаровано мне, и выпускать его из рук… Как там, в старой сказке про волшебноекольцо? «Моя прелесть…»

— Почему Тень отдалась тебе? — риторически вопросил дед. —Отдалась и покорила? Почему я… Пит, я ведь Землю люблю не меньше твоего… почемуя ничего не чувствую?

— Не знаю…

Меня начала бить дрожь. Дед мог сделать с Зерном что-тонеправильное! Немыслимое. Раздавить, погасить, сломать… пусть оно крепче сталии горячее звёзд… но он не понимает, как оно важно!

Где-то в дальнем уголке сознания я понимал: со мной творитсячто-то странное. Но не было сил вдуматься.

— Пит… возьми. Не хочу, чтобы ты так на меня смотрел.

Наваждение схлынуло, едва Зерно упало в мои руки. Переведядыхание, я почувствовал, как краска стыда заливает лицо.

— В чём дело? Ты можешь объяснить, Пит? Почему?

— Да… наверное, — сказал я неожиданно для самого себя.

Слова не рождались, они всплывали из памяти, где так надёжнобыли похоронены:

Но тень твоя тень

на этой стене

что ни день

караулит каждый мой миг

И тень моя тень

на стене пустой

немо

приглядывает за тобой [1]

Дед кивнул. Морщась, как от удара. Прошептал:

— Ах, какой это был регрессор, Петя. Лучший регрессорГеометров. Дурачки… как же они такого не оценили…

В глазах его жила боль. И она била меня наотмашь — потомучто нет большей боли, чем боль Наставника… Мне очень хотелось, чтобы он понял.Чтобы понял, и похвалил, и перестал сокрушаться… Я сказал:

две наши тени бегут как псы

друг за другом бегут как псы

рядом с тобой рядом со мной

спущенные с одной

цепи

две наши тени два верных пса

ненавидящие тебя и меня

всё терпеливее день ото дня

всё голоднее день ото дня

— Вот как ты проходил Вратами, Пит. — Лицо деда дрогнуло вмуке. — Вот ведь как… когда за плечами такой долг… такая сила… Что с тобой?

Куалькуа!

Кожу вновь драло проволочной щёткой, наждачкой, рашпилем,беспощадно поглаживало изнутри.

Ты отдал приказ! — обиженно отозвался симбионт. — Переход квнешности Ника Римера.

Разве? Неужели? А почему бы и нет?

— Мы ведь будем возвращаться на корабле Геометров, — поясниля. — Почему бы не войти в роль заранее?

Дед на миг прикрыл глаза:

— Да… конечно. Ты прав… Пётр.

— Давайте поторопимся! — попросил я. Ну почему у них такиегрустные лица? Почему обижаются мои лучшие-друзья, верные настолько, что готовыбыли силой исправлять ошибки — как Маша и Данилов… — Надо быстрее добраться докорабля!

Весь путь я продремал. Вполглаза наблюдая залучшими-друзьями, сидящими впереди. Интерьер корабля Лиги меня абсолютно неволновал, как и его системы управления, настроенные на Машу, как и принципы егодвижения. Всё постижимо в этом мире. Всё повторяется. Наружность не имеетникакой важности. Корабль должен везти — а как он это делает, дело десятое.Человек должен бороться за общее счастье — что бы с ним ни случилось.

Корабль знает своё дело.

А я — своё.

Мои лучшие-друзья разговаривали вполголоса. Неужели онидумают, что я их не слышу?

— Ошибка — рассматривать человека только как тело, — говорилдед. Он умный. Он понимает… — Ещё большая ошибка — рассматривать человека какпамять, как сумму знаний, как набор байтов информации. Если мы сделаем шаг искажем, что личность определяется языком, — то будем во многом правы.

— «Вавилон-семь»… — сказала Маша.

— Конечно. Но это слишком расплывчато. Язык — это общество,а не личность. Всё же есть ещё один штрих… последний. Творчество. Что-то,созданное личностью, рождённое лишь её разумом. Вот это уже будет близко кдуше… опасно близко. Бедный мальчик Ник Ример… регрессор и поэт. Даже погибнутькак следует ему не удалось.

— Я могу подойти к Петру и поговорить… — сказал Карел.

Открыв глаза, я уставился на рептилоида. Пасть распахнуласьв торопливой улыбке.