— Как она? — шепотом спросила Скарлетт.

— Ни единой слезы, — отвечала Мелани. — Когдаженщина не может плакать, это страшно. Я не понимаю, как мужчины умеют всепереносить, не давая воли слезам. Но, конечно, они сильнее и мужественнее нас.Миссис Мид твердит, что поедет в Пенсильванию одна, чтобы привезти его тело.Доктор не может покинуть госпиталь.

— Одна? Это ужасно. А почему Филу не поехать с ней?

— Она боится, что может за ним не уследить и он сбежиттам на фронт. Он же такой рослый, а сейчас уже берут и шестнадцатилетних.

Соседи один за другим начали расходиться, боясь встретитьсяс доктором, когда он вернется домой, и Скарлетт вместе с Мелани принялась зашитье. Мелани держалась спокойно, хотя лицо ее было печально и на шитье поройкапала слеза. По-видимому, она думала о том, что бои еще идут и, быть может,Эшли уже нет в живых, и Скарлетт, у которой сжималось сердце, была внерешительности — передать ли Мелани слова Ретта Батлера, почерпнув горькоеутешение в зрелище ее страданий, или промолчать? В конце концов она решила неговорить. Совсем ни к чему давать Мелани повод думать, что она слишкомобеспокоена судьбой Эшли. Все были так поглощены своими тревогами, что, славабогу, никто — ни Мелани, ни тетушка Питти — не заметил ничего странного в евповедении.

В полном молчании Скарлетт и Мелани продолжали шить. Но вотза окнами раздался шум, и, приподняв занавеску, Скарлетт увидела доктора Мида.Он спешился и направился к дому. Он шел сгорбившись, так низко опустив голову,что седая борода веером распласталась по груди. Медленно войдя в дом, он снялшляпу, положил свою сумку и молча поцеловал обеих женщин. Потом стал тяжелоподыматься по лестнице. Через минуту из верхних комнат — длинноногий,длиннорукий, неуклюжий — выбежал Фил. Мелани и Скарлетт взглядом предложили емупосидеть с ними, но он выскочил на крыльцо и опустился на верхнюю ступеньку,уронив голову в колени, закрыв лицо руками.

Мелли вздохнула.

— Он сходит с ума, оттого что они не пускают его нафронт.

Пятнадцатилетний мальчишка! Ах, Скарлетт, как бы я хотелаиметь такого сына, как он!

— Чтобы его убили на войне? — сказала Скарлетт,думая о Дарси.

— Лучше иметь сына и потерять, чем не иметьсовсем, — сказала Мелли и сглотнула слезы. — Ты не можешь этогопонять, Скарлетт, потому что у тебя есть Уэйд, а я… О, Скарлетт, как я хочуиметь ребенка! Ты, верно, считаешь, что не следует открыто говорить об этом, ночто делать, раз это правда, и каждая женщина только о том и мечтает, и ты самаэто знаешь.

Скарлетт едва не фыркнула, но, вовремя сдержалась.

— Если богу будет угодно.., взять у меня Эшли, я,наверно, сумею это перенести, хотя мне легче было бы умереть самой. Бог дастмне силы перенести эту утрату. Но как перенести то, что он мертв, а у меня даженет от него ребенка, который послужил бы мне утешением в горе! Ах, Скарлетт,какая ты счастливица! Правда, ты потеряла Чарли, но у тебя остался его сын. А уменя, если я потеряю Эшли, не останется ничего. Прости меня, Скарлетт, но инойраз я так завидую тебе…

— Завидуешь мне? — воскликнула Скарлетт, чувствуялегкий укол совести.

— Потому что у тебя есть сын, а у меня нет. Порой ядаже начинаю воображать, будто Уэйд — мой сын. Это так ужасно — не, иметьребенка.

— Вот чушь какая! — с облегчением произнеслаСкарлетт, Она скосила глаза на хрупкую фигурку и залившееся краской лицо,склоненное над шитьем. Мелани может, конечно, мечтать о ребенке, но она совсемне создана для того, чтобы рожать. Узкие бедра, плоская грудь и рост, как удвенадцатилетней девчонки.. Мысль о том, что Мелани может понести, почему-то вызвалау Скарлетт чувство гадливости. И это пробуждало еще другие мысли, множестводругих мыслей, которые были уже совсем непереносимы. Стоило Скарлетт подумать отом, что у Мелани может быть ребенок от Эшли, и у нее возникало такое чувство,словно ее ограбили.

— Ты не сердись, что я так сказала про Уэйда. Ты жезнаешь, как я его люблю. Не сердишься?

— Не будь идиоткой, — сухо промолвилаСкарлетт. — Лучше выйди на крыльцо, поговори с Филом. Он плачет.

Армия конфедератов, отброшенная назад в Виргинию — сильнопоредевшая после поражения при Геттисберге, измотанная, — быларасквартирована на зиму по берегам реки Рапидан, и перед наступлением святокЭшли приехал домой на побывку. Буря чувств, которую эта встреча, первая последвух лет разлуки, пробудила в душе Скарлетт, потрясла и испугала ее самое.Когда-то, в Двенадцати Дубах, на свадьбе Эшли и Мелани ей казалось, что нельзялюбить сильнее и мучительнее, чем любила она его в те мгновения. Теперь онапоняла, что в ту далекую ночь ее горе было подобно горю избалованного ребенка,у которого отняли любимую игрушку. Теперь она жила с вечной мечтой о нем всердце и с вечной печатью на устах, и ее чувство к нему обострилось и окрепло.

Этот Эшли Уилкс, в линялом, залатанном мундире, свыгоревшими от палящего летнего солнца волосами, был совсем не похож на тогобеспечного юношу с мечтательным взглядом, в которого она так отчаянно влюбиласьнакануне войны. Не похож — и еще более притягателен. Раньше он был строен и белокож,теперь стал худ и смугл, а длинные кавалерийские усы придавали ему мужественныйвид закаленного в боях красавца воина. Он стоял — майор армии конфедератов ЭшлиУилкс — подтянутый в своем видавшем виды мундире, с револьвером в порыжевшейкобуре на боку, кончик потертых ножен легонько постукивал о высокий сапог,исцарапанные шпоры тускло поблескивали. Привычка командовать уже оставила нанем свой отпечаток, придав его облику уверенный и властный вид и проложивжесткую складку в углах рта. Было что-то новое, непривычное в его осанке, врешительном развороте плеч, а в глазах появился чуждый ему прежде холодок.Мягкую непринужденную грацию движений сменила настороженность и быстрота дикогоживотного или человека, чьи нервы постоянно натянуты как струна. И была приэтом какая-то усталая опустошенность в его взгляде и суровость — в резкихлиниях скул и смуглых запавших щек… Он был по-прежнему красив, ее Эшли, нотолько стал совсем другим.

Скарлетт собиралась поехать на святки домой, но когда пришлателеграмма от Эшли, никакая сила на земле; даже не допускающий возраженийприказ Эллин не заставил бы ее покинуть Атланту. Если бы Эшли решил провестиотпуск в Двенадцати Дубах, она поспешила бы в Тару, чтобы быть ближе к нему, ноЭшли написал своим, чтобы они приехали повидаться с ним в Атланту, и мистерУилкс, Милочка и Индия были уже в городе. И теперь уехать домой и не увидетьсяс Эшли после двух лет разлуки? Не услышать его голоса, от которого так сладкозамирает сердце? Не прочесть в его взгляде, что он ее не забыл? Да никогда! Низа что на свете, даже ради мамы!

Эшли приехал домой за четыре дня до сочельника с небольшойкомпанией своих земляков, также отпущенных на побывку, совсем небольшой группойуцелевших после Геттисберга. Среди них был Кэйд Калверт — исхудалый, измученныйнеуемным кашлем; братья Манро — пузырившиеся от радости, что получили наконецувольнительную, первую за три года, и Алекс и Тони Фонтейны — вдохновеннопьяные, шумные и задиристые. Всем им предстояло два часа ждать пересадки, и этоподвергало серьезному испытанию изобретательность оставшихся трезвыми членовкомпании — как удержать братьев от драки друг с другом и с первым встречным навокзале? И кончилось тем, что Эшли почел за лучшее взять их с собой к тетушкеПиттипэт, — Казалось бы, в Виргинии у нас не было недостатка вдраках, — с горечью сказал Кэйд Калверт, глядя на взъерошенных, какбойцовые петухи, братьев, первыми подошедших к ручке взбудораженной ипольщенной тетушки Питти. — Так нет же. Не успели мы прибыть в Ричмонд,как они уже были пьяны в дым и каждую минуту лезли в драку. Их тут же забралпатруль, и, не сумей Эшли дипломатично улестить начальника, просидели бы онивсе святки за решеткой.