— Мы — люди маленькие: выпили, закусили, расплатились —и домой!

А встречая Тихона Ильича, не узнает его, жалко улыбается:

— Никак, ты, Тиша?

А сам Тихон Ильич не узнал при первой встрече, нынешнейосенью, — брата родного: "Да неужели это Кузьма, с которым стольколет скитались по полям, деревням и проселкам?"

— Постарел ты, брат!

— Есть малость.

— А раненько!

— На то я и русский. У нас это — живо!

Закуривая третью папиросу, Тихон Ильич упорно ивопросительно глядел в окошко:

— Да неужели так и в других странах?

Нет, не может того быть. Бывали знакомые за границей, —например, купец Рукавишников, — рассказывали… Да я без Рукавишникова можносообразить. Взять хоть русских немцев или жидов: все ведут себя дельно,аккуратно, все друг друга знают, все приятели, — и не только но пьяномуделу, — все помогают друг другу; если разъезжаются — переписываются,портреты отцов, матерей, знакомых из семьи в семью передают; детей учат, любит,гуляют с ними, разговаривают, как с равными, — вот вспомнить-то ребенку ибудет что. А у нас все враги друг другу, завистники, сплетники, друг у другараз в год бывают, мечутся как угорелые, когда нечаянно заедет кто, кидаютсякомнаты прибирать… Да что! Ложки варенья жалеют гостю! Без упрашиваний гостьлишнего стакана не выпьет…

Мимо окон прошла чья-то тройка. Тихон Ильич внимательнооглядел ее. Лошади поджарые, но, видно, резвые. Тарантас в исправности. За кембы это? Поблизости ни у кого нет такой тройки. Поблизости помещики такая голь,что без хлеба по три дня сидят, последние ризы с икон продали, разбитого стеклавставить, крышу поправить не на что; окна подушками затыкают, а по полу, какдождь, лотки и ведра расставляют, — сквозь потолки как сквозь решета льет…Потом прошел Дениска-сапожник. Куда это? И с чем? Никак, с чемоданом? Ох, идурак же, прости ты, господи, мое согрешение!

Тихон Ильич сунул ноги в калоши и вышел на крыльцо. Выйдя иглубоко дохнув свежим воздухом предзимних синеватых сумерек, опять остановился,сел на лавочку… Да, вот тоже семейка — Серый с сынком! Мысленно Тихон Ильичсделал ту дорогу, которую одолел Дениска по грязи, с чемоданом в руке. УвидалДурновку, свою усадьбу, овраг, избы, сумерки, огонек у брата, огоньки подворам… Кузьма сидит небось и читает. Молодая стоит в темной и холоднойприхожей, возле чуть теплой печки, греет руки, спину, ждет, когда скажут —"ужинать!" — и, поджав постаревшие, подсохшие губы, думает… Очем? О Родьке? Брехня все это, будто она его отравила, брехня! А если отравила…Господи боже! Если отравила — что должна она чувствовать? Какой могильныйкамень лежит на ее скрытой душе!

Мысленно он взглянул с крыльца своего дурновского дома наДурновку, на черные избы по косогору за оврагом, на риги и лозинки назадворках… За полями влево, на горизонте, — железнодорожная будка. Всумерки мимо нее все проходит поезд — бежит цепь огненных глаз. А потомзагораются глаза по избам. Темнеет, становится уютней — и неприятное чувство шевельнетьсякаждый раз, когда взглянешь на избы Молодой и Серого, что стоят почти средиДурновки, через три двора друг от друга: ни в той, ни в другой нет огня.Детишки Серого, как кроты, слепнут, шалеют от радости и удивления, когдаудается в какой-нибудь счастливый вечер осветить избу…

— Нет, грешно! — твердо сказал Тихон Ильич иподнялся с места. — Нет, безбожно! Надо хоть маленько помочь делу, —сказал он, направляясь к станции.

Морозило, душистее тянуло от вокзала запахом самовара. Чищеблестели там огни, звучно громыхали бубенчики на тройке. Хоть куда троечка!Зато лошаденки мужиков-извозчиков, их крохотные тележки на полурассыпавшихся,косых колесах, облепленных грязью, — смотреть жалко! Визжала и глухохлопала за палисадником вокзальная дверь. Обогнув его, Тихон Ильич поднялся навысокое каменное крыльцо, на котором шумел двухведерный медный самовар,краснея, как огненными зубами, своей решеткой, и столкнулся как раз с кем инужно было, — с Дениской.

Дениска, в раздумье опустив голову, стоял на крыльце идержал в правой руке дешевый серый чемоданишко, щедро усеянный жестянымишляпками и перевязанный веревкой. Был Дениска в поддевке, старой и, видимо,очень тяжелой, с обвисшими плечами и очень низкой талией, в новом картузе иразбитых сапогах. Ростом он не вышел, ноги его, сравнительно с туловищем, былиочень коротки. Теперь, при низкой талии и сбитых сапогах, ноги казались ещекороче.

— Денис? — окликнул Тихон Ильич. — Ты зачемздесь, архаровец?

Никогда и ничему не удивлявшийся Дениска спокойно поднял нанего свои темные и томные, с грустной усмешкой, с большими ресницами глаза истащил с волос картуз. Волосы у него были мышиного цвета и не в меру густы,лицо землистое и как будто промасленное, но глаза красивые.

— Здравствуйте, Тихон Ильич, — ответил он певучимгородском тенорком и, как всегда, как будто застенчиво. — Еду… в этусамую… в Тулу.

— Это зачем же, позвольте спросить?

— Може, место какая выйдет…

Тихон Ильич оглядел его. В руке — чемодан, из карманаподдевки торчат какие-то зеленые и красные книжечки, свернутые в трубку.Поддевка…

— А щеголь-то ты не тульский!

Дениска тоже оглядел себя.

— Поддевка-то? — скромно ответил он. — Что ж,вот наживу в Туле денег, вендерку себе куплю, — сказал он, называявенгерку вендеркой. — Я летом как было справился! Газетами торговал.

Тихон Ильич кивнул на чемодан;

— А это что ж за штука такая? Дениска опустил ресницы:

— Чумадан себе купил.

— Да уж в венгерке без чемодана никак нельзя! —насмешливо сказал Тихон Ильич. — А в кармане что?

— Так, кляповинка разная…

— Покажь-ка.

Дениска поставил чемодан на крыльцо и вытащил из карманакнижечки. Тихон Ильич взял и внимательно переглядел их. Песенник «Маруся»,«Жена-развратница», "Невинная девушка в цепях насилия","Поздравительные стихотворения родителям, воспитателям и благодетелям","Роль…"

Тут Тихон Ильич запнулся, но Дениска, следивший за ним,бойко и скромно подсказал:

— Роль пролетарията в России. Тихон Ильич качнулголовой.

— Новости! Жрать нечего, а чемоданы да книжкипокупаешь. Да еще какие! Верно, недаром тебя смутьяном-то зовут. Ты, говорят,все царя ругаешь? Смотри, брат!

— Да авось не имение купил, — ответил Дениска сгрустной усмешкой. — А царя я не трогал. На меня брешут, как на мертвого.А я и в мыслях того не держал. Ай я лунатик какой?

Завизжал блок на двери, показался станционный сторож, —седой отставной солдат с свистящей и хрипящей одышкой, — и буфетчик,толстый, с заплывшими глазками, с сальными волосами.