— Что еще такое? — сердито спросил ТихонИльич. — Денег? Не дам.

— Нет, каких денег! Письмо мое прочитать.

— Письмо? К кому?

— К вам. Хотел давеча отдать, да не насмелился.

— Да об чем?

— Так… житье свое описал…

Тихон Ильич взял из рук Дениски клочок бумажки, сунул его вкарман и зашагал домой по упругой, застывшей грязи.

Теперь он настроен был мужественно. Хотелось работы, и он судовольствием подумал, что опять надо корм скотине задавать. Вот жалко —погорячился. Жмыха прогнал, придется теперь самому ночь не спать. На Оськунадежда плохая. Небось спит уже. А не то сидит с кухаркой и ругает хозяина… И,пройдя мимо освещенных окон избы, Тихон Ильич прокрался в сени и прильнул ухомк двери. За дверью послышался смех, потом голос Оськи:

— А то еще история была. Жил на селе мужик, —бедный-пребедный, беднее во всем селе не было. И выехал раз, братцы мои, этотсамый мужик пахать. И увяжись за ним кобель рябой. Мужик пашет, а кобель сычуетпо полю и все что-й-то роет. Рыл-рыл, да как заво-оет! Что за притча такая?Кинулся мужик к нему, глядь в яму, а там — чугун…

— Чугу-ун? — спросила кухарка.

— Да ты слушай. Чугун-то чугун, да в чугуне-то золото!Видимо-невидимо… Ну и забогател мужик…

"Ах, пустоболты!" — подумал Тихон Ильич ижадно стал слушать, что дальше будет с мужиком.

— Забогател мужик, расстроился, как купец какой…

— Не хуже нашего Тугоногого, — вставила кухарка.Тихон Ильич усмехнулся: он знал, что его уже давно зовут Тугоногим… Нетчеловека без прозвища!

А Оська продолжал:

— Еще побогаче… Да… А кобель-то возьми да околей. Кактут быть? Мочи нет — жалко кобеля, надо его честь честью хоронить…

Раздался взрыв хохота. Захохотал и сам рассказчик и ещекто-то — со старческим кашлем,

— Никак, Жмых? — встрепенулся Тихон Ильич. —Ну, слава богу. Ведь говорил дураку: верне-ешься!

— Пошел мужик к попу, — продолжал Оська, —пошел к попу: так и так, батюшка, кобель околел, — надо хоронить…

Кухарка опять не выдержала и радостно крикнула:

— У, пропасти на тебя нету!

— Да дай досказать-то! — крикнул и Оська и опятьперешел на повествовательный тон, изображая то попа, то мужика.

— Так и так, батюшка, — надо кобеля хоронить. Какзатопает поп ногами: "Как хоронить? Кобеля на кладбище хоронить? Да я тебяв остроге сгною, да я тебя в кандалы забью!" — "Батюшка, да ведьэто не простой кобель: он, как околевал, вам пятьдесят целковых отказал!"Как ускочит поп с места: "Дурак! Да разве я тебя за то браню, чтохоронить? За то браню — где хоронить? Его в церковной ограде надохоронить!"

Тихон Ильич громко кашлянул и отворил дверь. За столом,возле коптящей лампочки, разбитое стекло которой было заклеено с одного бокупочерневшей бумажкой, сидела, наклонив голову и завесив все лицо мокрымиволосами кухарка. Она чесалась деревянным гребнем и сквозь волосы рассматривалагребень на свет. Оська, с цигаркой в зубах, хохотал, откинувшись назад и болтаялаптями. Возле печки, в полутемноте, краснел огонек — трубка. Когда Тихон Ильичдернул и показался на пороге, хохот сразу оборвался и куривший трубку робкоподнялся с места, вынул ее изо рта и сунул в карман…Да, Жмых! Но, как будто иничего не было утром, Тихон Ильич бодро и дружелюбно крикнул:

— Ребят! Корм задавать…

С фонарем бродили по варку, освещая застывший? навоз,рассыпанную солому, ясли, столбы, кидая огромные тени, будя кур на переметахпод навесами. Куры слетали, падали и, наклоняясь вперед, засылая на бегу,бежали куда попало. Большие лиловые глаза лошадей, поворачивавших на светголовы, блестели и глядели странно и великолепно. От дыхания шел пар, —точно все курили. И когда Тихон Ильич опускал фонарь и взглядывал вверх, он срадостью видел над квадратом двора, в глубоком чистом небе, яркие разноцветныезвезды. Слышно было, как сухо шуршал по крышам и морозной свежестью дул в щелисеверный ветер… Слава тебе, господи, зима!

Отделавшись и заказав самовар, Тихон Ильич с фонарем сходилв холодную пахучую лавку, выбрал маринованную селедку получше — не плохо передчаем-то подсолонцевать! — и за чаем съел ее, выпил несколько стаканчиковгорько-сладкой, желто-красной рябиновки, налил чашку чаю, нашел в карманеписьмо Дениски и стал разбирать его каракули.

"Деня получил 40 рублей денег патом собрал вещи…"

"Сорок! — подумал Тихон Ильич. — Ах,голоштанный!"

"Нашел Деня на станцию Тула и как раз его обабраливытащили Все докопеки детца некуда и Взяла его тоска…"

Разбирать эту брехню было трудно и скучно, но вечер длинен,делать нечего… Самовар хлопотливо бурлил, спокойным светом светила лампа — ибыла в тишине и покое вечера грусть. Мерно ходила колотушка под окнами, звонковыделывала на морозном воздухе плясовую…

"Патом соскучился я как ехоть домой дюже отецгрозен…"

"Ну и дурак же, прости, господи! — подумал ТихонИльич. — Это Серый-то грозен!"

"Найду В дремучай лес выбрать повыше ель и взять отсахарной головы бечевычку определится на ней навечную жизнь вновых брюках нобезсапох…" —

— Без сапог, что ли? — сказал Тихон Ильич,отставляя от уставших глаз бумажку. — Вот что правда, то правда…

Кинув письмо в полоскательницу, он поставил локти на стол,глядя на лампу… Чудной мы народ! Пестрая душа. То чистая собака человек, тогрустит, жалкует, нежничает, сам над собою плачет… вот вроде Дениски или егосамого, Тихона Ильича… Стекла запотели, четко и бойко, по-зимнему, выговаривалаколотушка что-то ладное… Эх, если бы дети! Если бы — ну, любовница, что ли,хорошая вместо этой пухлой старухи, которая осточертела одними своимирассказами о княжне и о какой-то благочестивой монахине Поликарпии, что зовут вгороде Полукарпией! Да поздно, поздно…

Расстегнув шитый ворот рубахи, Тихон Ильич с горькойусмешкой ощупал шею, впадины по шее за ушами… Первый знак старости этивпадины, — лошадиной становится голова! Да и прочее недурно. Он нагнулголову, запустил пальцы в бороду… И борода седая, сухая, путаная. Нет, шабаш,шабаш, Тихон Ильич!

Он пил, хмелел, все плотнее стискивал челюсти, всепристальнее, щуря глаза, глядел на горящий ровным огнем фитиль лампы… Выподумайте: к брату родному нельзя съездить, — кабаны не пускают, свиньи! Аи пустили бы, — тоже радости мало. Читал бы ему Кузьма нотации, стояла быс поджатыми губами, с опущенными ресницами Молодая… Да от одних этих опущенныхглаз сбежишь!

Сердце ныло, голову туманило… Где это слышал он эту песню?

Пришел мой скучный вечер,