– Во урод. Гляди, Сапрыка, еще не такого насмотришься.

Потом выдернул пальцы, вытер ладонь о штаны я гаркнул:

– Паспорт давай, черт нерусский. Паспорт, андерстэнд? – Иснова солдату. – С него не паспорт, а справку из дурдома брать.

Тощий, бледный Сапрыка неуверенно хихикнул.

К красной книжечке с национальной британской фауной – львоми единорогом – странный пограничник отнесся безо всякого интереса. Сунулпомощнику со словами:

– Шлепни. Ик.

Солдатик тиснул на открытой страничке штемпель, а офицер темвременем уже занялся мистером Калинкинсом. – Ага, – зловеще протянулкраснолицый. – Братская Латвия. – Морщась, полистал странички, одну зачем-топосмотрел на свет. – А визка-то кирдык, смазанная, – с явным удовлетворениемотметил он. – С такой только в Африку ездить. И дату толком не разберешь.

– Мне такую в вашем консульстве поставили! – заволновалсякоммерсант.

– Не я же штамп ставил! Господин старший лейтенант, этопридирки!

Старший лейтенант прищурился.

– Придирки, говоришь? А как ваши погранцы наших гражданмурыжат? Я щас ссажу тебя до выяснения, вот тогда будут придирки.

Мистер Калинкинс побледнел и дрогнувшим голосом попросил:

– Не надо. Пожалуйста.

Подержав паузу, пограничник кивнул:

– Вот так. Я вас научу Россию уважать… Ик! Ладно, шлепниему, Сапрыка. – И величественно вышел в коридор, задев плечом дверь.

Солдатик занес штемпель над паспортом, покосился накалинкинсовскую пачку «уинстона», что лежала на столике, и тихонько попросил:

– Сигареткой не угостите?

Латыш, шипяще выругавшись по-своему, подтолкнул к протянутойруке всю пачку.

Николас наблюдал за этой сценой в полном оцепенении, нопотрясения еще только начинались.

Не прошло и минуты, как дверь снова отъехала в сторону(стучаться здесь, видимо, было не принято), и в купе вошел чиновник таможни. Нашее у него висела шариковая ручка на шнурке. Окинул быстрым взглядом обоихпассажиров и сразу подсел к гражданину Латвии.

– Наркотики? – задушевно спросил таможенник. – Героинчиктам, кокаинчик?

– Какие наркотики! – вскричал злосчастный Калинкинс. – Ябизнесмен! У меня контракт с «Сырколбасимпэксом»!

– А личный досмотр? – сказал на это человек в черно-зеленойформе, обернулся к Николасу, доверительно сообщил. – У нас тут на прошлойнеделе тоже был один «бизнесмен». Пакетик с дурью в очке прятал. Ничего,отыскали и в очке.

Латыш нервно сглотнул, сунул таможеннику под столом что-тошуршащее.

– Ну, контракт так контракт, – вздохнул чиновник и –Фандорину. – А вы у нас откуда будете?

И опять британский паспорт вызвал куда меньше интереса, чемлатвийский.

– Gute Reise, – почему-то по-немецки сказал таможенник,поднимаясь.

Досмотр завершился.

Поезд заскрежетал тормозами, вагон покачнулся и встал. Заокном виднелась скупо освещенная платформа и станционное здание в стиле ложныйампир с вывеской

НЕВОРОТИНСКАЯ Моск.-Балт. ж.д.

Вот она, русская земля!

Первое знакомство с представителями российского государствапроизвело на магистра истории столь ошеломляющее впечатление, что возникланасущная потребность срочно перекусить.

Дело в том, что Николас Фандорин спиртного не употреблялвовсе, а ел очень умеренно, да и то лишь физиологически корректную пищу,поэтому знакомый большинству людей позыв пропустить рюмочку, чтобы успокоиться,у него обычно трансформировался в желание съесть что-нибудь внеплановое инеправильное.

Памятуя предупреждение попутчика о вагоне-ресторане, Николасрешил купить что-нибудь в станционном буфете – благо в расписании значилось,что поезд стоит в Неворотинской целых пятнадцать минут (очевидно, чтобы высадитьпограничников, таможенников и задержанных нарушителей). На всякий случайпортмоне с деньгами, документами и кредитными карточками Фандорин оставил вкейсе, а с собой взял несколько тысячерублевых бумажек, предусмотрительнообмененных на рижском вокзале.

Проводник, сидевший на ступеньке, посторонился, даваяпассажиру спуститься, и шумно зевнул. Под этот неромантичный звук потомоквосьми поколений русских Фандориных ступил на родную, закатанную асфальтомпочву.

Посмотрел налево, посмотрел направо. Слева висел выцветшийдлинный транспарант с изображением усатого советского солдата в пилотке ибелыми буквами:

50 ЛЕТ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ МЫ ПРОШЛИ С ТОБОЙ ПОЛСВЕТА, ЕСЛИ НАДО– ПОВТОРИМ!

Справа стоял небольшой гипсовый Ленин в кепке и с вытянутойрукой. Николас удивился, ибо в газетах писали, что все культовые памятникитоталитаризма давно снесены. Очевидно, здесь так называемый «красный пояс»,решил магистр и вошел в станционный зал.

Там пахло, как в давно засорившемся туалете, а на лавкахлежали и спали грязные, оборванные люди – надо полагать, современные клошары,которых называют «бомжами». Разглядывать этих живописных челкашей Николаспостеснялся и поскорее прошел к стеклянной буфетной стойке.

От нервного возбуждения тянуло на что-нибудь особенно крамольное:хот-дог или даже гамбургер. Однако на тарелках лежали только неровные кускибелого хлеба с жирной черной колбасой, завервувшимися кверху ломтиками сыра ималенькими ссохшимися рыбешками. Вид этих сэндвичей заставил Фандоринасодрогнуться. Он пошарил взглядом по прилавку и в конце концов попросилусталую, мутноглазую продавщицу, рассматривавшую ползавших по стойке мух:

– Мне йогурт, пожалуйста. С фруктами. Нет, лучше два.

Буфетчица, не поднимая глаз, кинула на прилавок две ванночки«тутти-фрутти» (обычно Николас покупал «данон» – обезжиренный, без вкусовыхдобавок, но безумствовать так безумствовать), взяла две тысячерублевки и вместосдачи выложила три леденца в блеклых бумажках.

– Но позвольте, срок годности этого продукта истек еще месяцназад, сказал Фандорин, изучив маркировку. – Этот йогурт есть нельзя.

Тут продавщица наконец взглянула на привередливогопокупателя и с ненавистью процедила:

– Ух, как же вы все меня достали. Вали отсюда, дядя Степа.Без тебя тошно.