Это была не рациональная позиция, а внутреннее чувство,плохо поддающееся словам. Уж во всяком случае не следовало делиться стольбезответственными, полумистическими воззрениями с профессором Крисби.Собственно, Фандорин потому и специализировался не по древней истории, а подевятнадцатому веку, что вглядеться во вчерашний день было проще, чем впозавчерашний. Но изучение биографий так называемых исторических деятелей недавало ощущения личной причастности. Николас не чувствовал своей связи слюдьми, и без него всем известными. Он долго думал, как совместить приватныйинтерес с профессиональными занятиями, и в конце концов решение нашлось. Какэто часто бывает, ответ на сложный вопрос был совсем рядом – в отцовскомкабинете, на каминной полке, где стояла неприметная резная шкатулка черногодерева.

* * *

Бабушка Елизавета Анатольевна, умершая за много лет дорождения Николаса, вывезла из Крыма в 1920-ом всего две ценности. Первая –будущий сэр Александер, в ту пору еще обретавшийся в материнской утробе. Втораяларец с семейными реликвиями.

Самой познавательной из реликвий была пожелтевшая тетрадка,исписанная ровным, педантичным почерком прапрадеда Исаакия Самсоновича,служившего канцеляристом в Московском архиве министерства юстиции исоставившего генеалогическое древо рода Фандориных с подробными комментариями.

Имелись в шкатулке и предметы куда более древние. Например,кипарисовый крестик, который, по уверению семейного летописца, принадлежаллегендарному основателю рода крестоносцу Тео фон Дорну.

Или медно-рыжая, не выцветшая за столетия прядь волос впергаменте, на котором читалась едва различимая надпись «Laura 1500».Примечание Исаакия Самсоновича было кратким: «Локон женский, неизвестно чей».О, как волновала в детстве буйную николкину фантазию таинственная медно-волосаяЛаура, сокрытая непроницаемым занавесом столетий!

На столе у отца стоял извлеченный оттуда же, из ларца,фотографический портрет умопомрачительной красоты брюнета с печальными глазамии импозантной проседью на висках. Это был дед, Эраст Петрович, персонаж вомногих отношениях примечательный.

А чего стоила записка великой императрицы, собственноручноначертавшей на листке веленевой бумаги всего два слова, но зато каких! «Вечнопризнательна» – и внизу знаменитый росчерк: «Екатерина». Отец говорил, чтонекогда содержались в шкатулке и дедовы ордена, в том числе золотые, сдрагоценными каменьями, но в трудные времена бабушка их продала. И правильносделала. Эка невидаль «Владимиры» да «Станиславы», их в антикварных лавкахсколько угодно, а вот за то, что Елизавета Анатольевна сохранила старинныенефритовые четки (теперь уж не узнать, кому из предков принадлежавшие) иличасы-луковицу бригадира Лариона Фандорина с застрявшей в ней турецкой пулей –вечная бабушке благодарность.

Николасу самому было странно, что он не додумался до такойпростой вещи раньше. Зачем копаться в биографиях чужих людей, про которых и таквсё более или менее известно, если есть история собственного рода? Тут уж никтоне перебежит дорогу.

Сначала магистр, конечно же, занялся автографом царицы,который мог принадлежать только Даниле Фандорину, состоявшему при СевернойСемирамиде в неприметной, но ключевой должности камер-секретаря. Николаснапечатал в почтенном историческом журнале очерк о своем предке, где, средипрочего, высказал некоторые осторожные предположения о причинах августейшейпризнательности и датировке этого документа (июнь 1762?). Историки-славистывстретили публикацию благосклонно, и окрыленный успехом исследователь занялсястатским советником Эрастом Петровичем Фандориным, который в 80-е годы прошлоговека служил чиновником особых поручений при московском генерал-губернаторе, апосле, уже в качестве приватного лица, занимался расследованием всякихтаинственных дел, на которые был так богат рубеж девятнадцатого и двадцатогостолетий.

К сожалению, вследствие сугубой деликатности занятий этогосыщика-джентльмена, Николас обнаружил очень мало документальных следов егодеятельности, поэтому вместо научной статьи пришлось опубликовать виллюстрированном журнале серию полубеллетризованных скетчей, основанных насемейных преданиях. С точки зрения профессиональной репутации затея быласомнительной, и в качестве епитимьи Николас занялся кропотливым исследованиемстаринного, еще дороссийского периода истории фон Дорнов: изучил развалины иокрестности родового замка Теофельс, встретился с отпрысками параллельныхветвей рода (надо сказать, что потомков крестоносца Тео раскидало от Лапландиидо Патагонии), вдоволь начихался и наплакался в ландархивах, музейных хранилищахи епархиальных скрипториумах.

Результат всех этих усилий не очень-то впечатлял – полдюжиныскромных публикаций и два-три третьестепенных открытия, на которых пристойноймонографии не построишь.

* * *

Статьей о половинке завещания Корнелиуса фон Дорна (еще однареликвия из черной шкатулки), напечатанной четыре месяца назад в «Королевскомисторическом журнале», тоже особенно гордиться не приходилось. Для того, чтобыразобрать каракули бравого вюртембергского капитана, вряд ли подозревавшего,что из его чресел произрастет мощная ветвь русских Фандориных, понадобилосьпройти специальный курс палеографии, однако и после расшифровки документ яснеене стал.

Если б плотный, серый лист был разрезан не вдоль, а поперек,можно было бы по крайней мере прочитать кусок связного текста. Но хранившийся вларце свиток был слишком узким – какой-то невежа рассек грамотку сверху донизу,и вторая половина не сохранилась.

Собственно, у Николаса даже не было полной уверенности втом, что это именно духовная, а не какая-нибудь деловая записка. Вподтверждение своей гипотезы он процитировал в статье первые строчки, вкоторых, как положено в завещаниях, поминались диавольский соблазн и ИисусХристос, а дальше следовали какие-то указания хозяйственного толка:

Память сия для сынка розумении будетъ а пути на москву недойдешь как тог из паки соблазнъ диаволс изыщеш и хрста ради что понизу въалтынъ рогожею не имай души

Почтенный журнал по традиции не признавал иллюстраций, поэтомупоместить фотографию текста не удалось, а цитировать далее Николас не стал –там шли невразумительные, фрагментарные указания о некоем доме (вероятно,отходившем сыну Корнелиуса в наследство), перемежаемые поминанием фондорновскихпредков. Если б сведения об имуществе иноземного наемника уцелели полностью,это, конечно, представляло бы некоторый исторический интерес, но куда важнеебыло то, что прочитывались подпись и дата, обозначенные в левом нижнем углу ипотому отлично сохранявшиеся:

писанъ на кромешникахъ лета 190го майя въ 3 дн корнейфондорнъ руку приложилъ