Перед встречей с отчизной Николас прошел курс аутотренинга,призванный поколебать наследственное предубеждение.

Предположим, Россия – страна не слишком симпатичная, говорилсебе магистр. Политически сомнительная, цивилизационно отсталая, к тому женетвердых моральных устоев. Но это всё понятия относительные. Кто сказал, чтоРоссию нужно сравнивать с благополучной Англией, которая перешла к пристойнойжизни на сто или двести лет раньше? А почему не с Северной Кореей илиРеспубликой Чад?

К тому же и к англичанам у Фандорина претензий хватало.Нация каких-то армадиллов, каждый сам по себе, тащит на себе свой панцирь – недостучишься. Да и стучаться никто не станет, потому что это будет считатьсявторжением в приватность. А хваленое британское остроумие! Господи, ни слова впростоте, всё с ужимкой, всё с самоиронией. Разве возможно поговорить сангличанином на какую-нибудь «русскую» тему вроде добра и зла, бессмертия илисмысла бытия? Невозможно. То есть, конечно, возможно, но лучше не стоит.

И еще теплилась надежда на внерациональное, интуитивное – нарусскую кровь, славянскую душу и голос предков. Вдруг, когда за окнами вагонапотянутся скромные березовые рощицы и осиновые перелески, а на станции сперрона донесутся голоса баб, продающих смородину и семечки (или что у них тамтеперь продают на перронах?), сердце стиснет от глубинного, сокровенногоузнавания, и Николас увидит ту самую, прежнюю Россию, которая, оказывается,никуда не делась, а просто постарела – нет, не постарела, а повзрослела – насто лет. Ужасно хотелось, чтобы именно так всё и вышло.

* * *

Вот о чем думал магистр истории Н.Фандорин под перестукколес фирменного поезда «Иван Грозный», доматывавших последние километры долатвийско-русской границы. Жалко, почти совсем стемнело, и пейзаж за окном сливалсяв сине-серую массу, оживляемую редкими огоньками, да еще мистер Калинкинс оченьуж отвлекал своим далеким от совершенства английским.

Сначала, когда он жаловался на трудности с проникновениемлатвийских молочных продуктов на европейский рынок, было еще терпимо. Фандоринхотел было дать коммерсанту добрый совет: забыть о европейском рынке, кудалатвийскую фирму все равно ни за что не пустят – своих коров девать некуда, авместо этого лучше дружить с русскими и радоваться, что под боком есть такой гигантскийрынок сбыта сметаны. Хотел дать совет, да вовремя удержался. Была у Николасавредная, неизлечимая привычка соваться к людям с непрошеными советами, что вАнглии считается неприличным и даже вовсе невообразимым. За тридцать с лишнимлет жизни на Британских островах Фандорин столько раз прикусывал себе язык, ужеготовый самым беззастенчивым образом вторгнуться в чужую privacy, что дайкеудивительно, как сей коварный инструмент не был откушен начисто.

К тому же совет вряд ли пришелся бы балтийцу по вкусу,потому что от сетований на жестокосердие европейцев мистер Калинкинс перешел наобличение русских, хуже которых, по его мнению, были только скаредные эстонцы.Николас и сам был не слишком лестного мнения о новых русских, но слышатьсобственные суждения из уст иностранца было противно. (Кажется, и Пушкин писалчто-то в этом роде?) – Нам с вами не повезло, – бубнил экспортер сметаны. – Нехватило билетов на наш фирменный поезд «Карлис Ульманис». Там всё по-другомучисто, культурно, свежие молочные продукты в ресторане. А это какой-то Гулаг наколесах. Вы знаете, что такое «Гулаг»? Проводники дают холодный чай, вресторане пахнет тухлой капустой, а после границы, вот увидите, по вагонамначнут таскаться проститутки.

– Я представлял себе Гулаг несколько иначе, – неудержавшись, съязвил Фандорин, но попутчик иронии не понял.

– Это еще что! – понизил он голос. – После паспортногоконтроля и таможни мы с вами запрем дверь на замок и цепочку, потому что…пошаливают. – Мистер Калинкинс произнес это слово по-русски (получилось:because they there… poshalivayut), пощелкал пальцами и перевел этотспецифический глагол как «hold up»[2] . – Настоящие бандиты. Врываются в купе иотбирают деньги. А поездная полиция и проводники с ними заодно подсказывают,где пассажиры побогаче. Вот в позапрошлом месяце один мой знакомый…

Николасу надоело слушать эту русофобскую болтовню, и онсовершил вопиюще неучтивый поступок – нацепил наушники и включил плейер,кассета в котором была установлена на психотерапевтическую песню, призывавшуюполюбить Россию черненькой. Фандорин так заранее и спланировал: пересечьграницу под хриплый голос певца Юрия Шевчука.

Кажется, подействовало.

«Родина, еду я на родину!» – зазвучало в наушниках, «ИванГрозный» сбавил ход, готовясь тормозить у первой русской станции, и Николасзакачался в такт заводному припеву. В сердце и в самом деле что-то такоешевельнулось, в носу защипало, на глазах – вот еще тоже новости! выступилислезы.

Родина! Еду я на Родину!

Пусть кричат «Уродина!» А она нам нравится!

Хоть и не красавица!

К сволочи доверчива!

– не выдержав, подпел Николас зычному певцу и спохватился.Он знал, что петь вслух ему категорически противопоказано: как у чеховскогогероя, голос у него сильный, но противный, и к тому же полностью отсутствуетмузыкальный слух.

Фандорин повернулся от окна и виновато покосился на латыша.Тот взирал на англичанина с ужасом, словно увидел перед собой Медузу Горгону.Певец из Николаса, конечно, был паршивый, но не до такой же степени? Ах да,вспомнил магистр, Калинкинс ведь не знает, что я владею русским.

Однако объясняться не пришлось, потому что в этот самыймомент дверь с лязгом отъехала, и в купе, грохоча сапогами, ввалились двоевоенных в зеленых фуражках: офицер и солдат.

Офицер был неправдоподобно краснолицый и, как показалосьмагистру, не вполне трезвый – во всяком случае, от него пахло каким-то крепким,во, видимо, недорогим спиртным напитком; к тому же он то и дело икал.

Это пограничная стража, сообразил Фандорин. Главный стражвстал перед британцем, протянул ему вытянутую лопаткой ладонь и сказал:

– Ик.

Николас смешался, поняв, что совершенно не представляетсебе, как происходит в России обыденный ритуал проверки паспортов. Неужто егопринято начинать с рукопожатия? Это непривычно и, должно быть, не слишкомгигиенично, если учесть, сколько пассажирских ладоней должен пожать офицер, нозато очень по-русски.

Фандорин поспешно вскочил, широко улыбнулся и крепко пожалпограничнику руку. Тот изумленно уставился на сумасшедшего иностранца снизувверх и вполголоса пробормотал, обращаясь к подчиненному: