Однако уже 10 марта беспорядки возобновились, началисьграбежи и погромы, и появились первые жертвы — погибло несколько человек.

А во дворце Радзивиллов тем не менее был большой бал — вседелали вид, будто ничего не случилось.

Но пропускать мимо ушей сообщения о вспыхивающих то там, тоздесь беспорядках становилось все трудней.

Англичанин Гиббс, гувернер великой княжны Марии, привез отнее записочку Зое. Она чуть было не расцеловала его от радости, но, прочитавписьмецо, опечалилась: Маша писала, что чувствует себя отвратительно, а у Тани,ее младшей сестры, тоже нелады с ухом. Только наследнику стало вроде быполучше.

— Бедная тетя Алике, должно быть, падает с ног отусталости, — сказала Зоя бабушке. Она сидела у нее в гостиной, держа наколенях Саву. — Мне так хочется видеть Мари. — Зоя томилась: из-затого, что в городе было неспокойно, мать запретила ей ездить в балетную школу,и на этот раз отец поддержал запрет.

— Наберись терпения, дитя мое, — сказала ЕвгенияПетровна. — По улицам бродят толпы этих озлобленных, голодных людей, и ужтебе там совершенно нечего делать.

— Неужели они вправду голодают? — Нелегко былопредставить себе это в роскошном дворце, но сердце Зои сжималось отжалости, — Мы могли бы поделиться с ними: у нас ведь так многовсего. — Казалось бесчеловечно жестоким, что кто-то страдает от голода ихолода, когда ее жизнь так привольна и приятна.

— Такие мысли приходят в голову каждому из нас. —Глаза бабушки, не утратившие с годами молодого блеска, устремились наЗою. — Жизнь, дитя мое, устроена несправедливо. Очень, очень многие людилишены того, без чего мы не представляем себе жизни, но чего даже незамечаем, — теплой одежды, мягкой постели, вдоволь еды… не говоря уж отаких роскошествах, как праздники, балы или красивые платья.

— Но разве все это плохо? — озадаченно спросилаЗоя.

— Вовсе нет. Но это — удел немногих, и забывать об этоммы не должны никогда.

— А мама говорит, что простолюдинам все равно неоценить наших радостей и наш уклад им чужд и даже смешон. Вы, бабушка, тоже такдумаете?

Евгения Петровна саркастически усмехнулась: такой слепоты искудоумия она не ожидала даже от своей невестки.

— Не повторяй этой чуши, Зоя! Кто, по-твоему, откажетсяот теплой постели, от вкусного обеда, от красивой нарядной одежды, от лихойтройки? Только дурак.

Зоя не добавила, что, по словам матери, они и былидураками, — не добавила, потому что сама знала: это не так.

— Как жаль, бабушка, что они не знают дядю Ники, тетюАлике, и их дочек, и наследника. Если бы знали — не стали бы сердиться: ведьони такие славные, такие добрые! — произнесла она с трогательной иобескураживающей наивностью.

— Нет, дитя мое, народ ненавидит не их, а то, что стоитза ними. Невозможно представить, что у государя и государыни могут бытьбессонные ночи, заботы, сердечные приступы. Никому и дела нет до того, какпечется Ники о своих детях, как тяжко переживает их болезни, как волнует егонездоровье Алике… Да, ты права: жаль. Государь несет на себе неимоверное бремя.А сейчас он опять на фронте. Как это трудно для Алике!.. Хоть бы дети поскореепоправились!.. Хочется их навестить!

— И мне! Но папа запретил мне даже выходить из дому. Икогда теперь я смогу заниматься с мадам Настовой? Наверно, только через месяцили два…

— Ну что ты, гораздо раньше, — ответила ЕвгенияПетровна, незаметно любуясь внучкой: Зоя на пороге своего восемнадцатилетияхорошела с каждым днем.

Она была удивительно грациозна и изящна — огненно-рыжая,зеленоглазая, длинноногая, тоненькая — казалось, талию можно обхватить двумяладонями.

Глядя на Зою, графиня поняла смысл выражения «духзахватывает».

— Если бы вы знали, бабушка, как мне скучно. — Зояповернулась на одной ножке.

— Ну, спасибо тебе, милая, за прямоту, —рассмеялась та. — Должно быть, многие находили мое общество невыносимым,но никто пока не заявлял мне об этом прямо в глаза.

— Да нет, — смутилась Зоя, — я ведь не васимела в виду!.. Просто невозможно больше сидеть взаперти!..

И даже Николай нас что-то совсем забыл…

Отчего не появляется Николай, выяснилось в тот же день квечеру. Генерал Хабалов приказал расклеить по городу приказ, в которомзапрещалось устраивать митинги, шествия и демонстрации, а бастующимпредписывалось вернуться на работу. Неподчинившиеся подлежали немедленнойотправке на фронт.

Эта мера действия не возымела. С Выборгской стороны через Литейныймост в центр города хлынули огромные толпы. В половине пятого преградившие импуть солдаты открыли стрельбу. На Невском проспекте у Аничкова моста погиблоболее пятидесяти человек. Потом началось брожение и среди солдат. Роталейб-гвардии Павловского полка отказалась стрелять в манифестантов и повернулаоружие против своих же офицеров. Чтобы разоружить бунтовщиков, был поднят вружье Преображенский полк.

Константин, узнав о происходящем, отправился в город —главным образом потому, что беспокоился за сына. Он подсознательно ощущалгрозящую Николаю опасность. Однако ему удалось лишь узнать, что павловцевразоружили с очень незначительными потерями. Что значило это? А если в числе«незначительных потерь» оказался Николай? Возвращаясь домой, Константин увиделярко освещенные окна дворца Радзивиллов и подивился тому, что можно безмятежновеселиться и танцевать, когда на улицах гибнут люди.

Неужели прав был Николай? Теперь ему самому захотелосьнемедленно увидеться с Палеологом, и он решил завтра же утром протелефонироват??послу.

Свернув на Фонтанку, он увидел возле своего дома чей-тоэкипаж, и ужас сжал его сердце. Ему захотелось выскочить из саней и убежатькуда глаза глядят, но вместо этого он велел кучеру погонять. У крыльца скриками суетилось не менее десятка преображенцев.

Константин на ходу соскочил и бросился к ним. «Боже, божемой…» — повторял он. И тут он увидел его.

Двое несли Николая, и снег у них под ногами был залиткровью.

— Боже, боже… — и по щекам Константина покатилисьслезы, — он жив?

— Пока жив, — мягко ответил один из преображенцев.

В Николая стрелял один из солдат Павловского полка — полкаимператорской гвардии, стрелял семь раз.

— Скорее вносите его в дом! — крикнулКонстантин. — Федор, поезжай за доктором! Гони вовсю!

Преображенцы беспомощно толпились вокруг. Они-то знали, чтопомочь Николаю уже нельзя, потому его и привезли домой. Остекленелые глазаНиколая остановились на лице отца: он узнал его и даже улыбнулся, когда отецподхватил его, как ребенка, на руки и понес в дом. Там уложил его на диван.Забегали слуги.

«Бинтов… скорей… горячей воды!..» — отдавал приказанияКонстантин, сам не понимая, что делать с раненым. Но и бездействовать он немог. Надо было что-то предпринимать… любой ценой спасти Николая — его сына, егомальчика, которого принесли в родной дом умирать. Неужели он отдаст егосмерти?! Неужели уже поздно?! В эту минуту чья-то рука властно отодвинула его всторону: старая графиня склонилась над внуком, обхватила его голову ипоцеловала в лоб.