Соня окончательно упала в его глазах, когда выяснилось, чтоона ни разу в жизни не выезжала за границу. Было непросто пробить ей сразугодовую шенгенскую визу, пришлось задействовать серьёзные связи в немецкомконсульстве.

— Ну что она за человек? Такая же, как её покойный папа? Иливсё-таки можно с ней договориться? — голос его звучал теперь вполне спокойно.

— Пётр Борисович, я уже все сказал вам. Работать она будет,в этом я уверен. Она помешана на своей биологии, много знает о Свешникове,интересуется им. Она не упустит возможности исследовать препарат.

— Хорошо. Глаз с неё не спускай.

— Боитесь, сбежит? — усмехнулся Зубов.

— Нет. Я боюсь, Ваня, что мы в своих поисках не одиноки.

— Пётр Борисович, бросьте, вряд ли её перекупят.

— Вань, её убить могут.

— Да вы что! Прямо здесь?

— В Зюльте. Но не сейчас. Позже.

— Кто?

— Ты меня спрашиваешь? Ищи, думай!

Зубов сел за столик, заказал себе и Соне по стакану свежегоананасового сока. Он догадывался, что Кольт позвонил ему после очередногоразговора с Агапкиным. Старик опять завёл его, заразил своими бреднями. Ничего,кроме паранойи, Иван в этих подозрениях не видел.

Если бы за препаратом шла серьёзная охота, это было быизвестно. Зубов уже давно искал и думал. Он самым внимательным образом всеизучил и знал точно: сегодня никто, кроме Петра Борисовича, тайной открытияСвешникова не интересуется. Конечно, возможны какие-то дошлые, настырныеодиночки, но их вряд ли стоит опасаться, тем более здесь, в Германии.

Иван был уверен: Дмитрий Лукьянов умер собственной смертью.И уверенность эта держалась прежде всего на результатах вскрытия, с которымион, человек дотошный, не поленился ознакомиться.

Медленно потягивая через трубочку густой сок и дожидаясь,когда появится Соня, он вдруг подумал, что уже все на свете видел, ко всемупривык, давно утратил счастливую способность удивляться и радоваться простыммелочам. А может, у него вообще никогда такой способности не было? Не дано, отрождения.

Зубову стало грустно. Он вспомнил свои первые поездки наЗапад, ещё в советские времена. Даже ему, человеку не рядовому,номенклатурному, становилось не по себе от резких контрастов между загнивающимЗападом и процветающим социализмом.

— Они загнивают, но пахнут изумительно, а мы воняем, —сказал однажды его сослуживец, сидя в таком вот вокзальном кафе, то ли вЖеневе, то ли в Париже, в начале восьмидесятых, — семнадцатый год отбросил насназад, веков на пять, во времена глухого грязного феодализма.

Никто не мог их слышать. Сослуживец сказал это Ивану на ухо,обдавая добротным коньячным перегаром. Оставшуюся драгоценную заграничнуюнеделю молодой капитан КГБ Зубов мучился одним вопросом: надо настучать насослуживца или нет? Пьяный шёпот мог быть не случайным трёпом, а продуманнойпровокацией.

Никакой докладной в итоге он не написал и потом оченьпожалел о своём благородстве. Не потому, что это оказалась провокация. Простосослуживец, хоть и был пьян, а все запомнил, тоже мучился, нервничал и решилподстраховаться. Сам настрочил докладную, приписав собственные клеветническиевысказывания Ивану.

Объявили посадку на поезд. Зубов спохватился, что Сони досих пор нет, и сразу увидел её. Она шла к нему, катила свой чемодан,разговаривала по телефону.

— Мамочка! Все просто потрясающе, как в сказке! Нет, нос незаложен, ухо не болит. Подожди, не тараторь! Ты поняла? Пластиковая баночка.Написано «Витаком плюс». Да, они должны лежать либо в аптечке в ванной, либо вящике у тахты. Нет, нужна именно открытая, начатая. Посмотри ещё на кухне, настоле. Нашла? Да, это они. Сколько там осталось? Послушай меня! Сегодняпозвонит Оксана. Ну, помнишь? Рыженькая такая, высокая. Ты или Ноликвстретитесь с ней и отдадите баночку. Она знает зачем. Мама, успокойся. Да,напишу Нолику, все подробно объясню. Мамочка, сейчас закончатся деньги, и менявырубят. Все, целую, люблю!

Соня убрала телефон в карман куртки и посмотрела на Зубова.

— Извините. Как только я нашла аптеку, начались телефонныезвонки, все прямо как с цепи сорвались. Нам уже пора? Это мне сок?

— Да. Можете взять с собой. Давайте я повезу ваш чемодан.

Они поднялись на платформу, вошли в вагон.

— Это что, электричка такая? — спросила Соня. — Туалет? Дажетри туалета на один вагон? И курить можно?

— Не везде. Только в этом вагоне.

— Ого! Розетка для компьютера и столик!

В первом классе были купе с мягкими креслами на шестьчеловек, но никто к ним так и не сел. Когда поезд тронулся, Соня выпила свойсок, закурила, вытащила ноутбук из портфеля.

— Сейчас, только отвечу одному человеку и буду смотреть вокно.

Зубов сидел напротив. Он открыл тонкую книжку в дешёвомглянцевом переплёте. Он взял её с собой из Москвы, но всё никак не мог начатьчитать. Книжка называлась «На передовой невидимого фронта». Мемуары бывшегосослуживца, того самого, который когда-то настрочил на Зубова докладную.

На внутренней стороне обложки было выведено шариковойручкой, аккуратным почерком:

«Ивану, дорогому другу и коллеге, на добрую память. Автор».

Соня минут пятнадцать читала свою почту, отвечала. Потомвстала и вышла. Компьютер остался включённым.

Зубов развернул его к себе. Её не было минут десять. Онуспел прочитать все входящие и исходящие письма за последнюю неделю. Когда онавернулась, компьютер стоял на месте, а рядом, на столике, небольшой бумажныйпакет, перевязанный лентой.

— Ого! Здесь ещё и подарки разносят? — спросила Соня.

— Да. Иногда случается.

— Это мне?

— Конечно.

— А вам тоже принесли?

— Софья Дмитриевна, пожалуйста, разверните, посмотрите.

— Вы уверены, что можно? А вдруг они перепутали купе?

— Уверен. Открывайте. Это именно вам. Никто ничего неперепутал, — он тяжело вздохнул, отвернулся, уставился в окно.

Она развязала ленточки и тихо охнула.

— Иван Анатольевич, вы с ума сошли! Сто семьдесят евро! Тотсамый! Вы не представляете, как я о нём мечтала в детстве, он даже снился мне,именно такой, маленький, бежевый, встрёпанный, с разными глазами. Но я быникогда, ни за что себе не позволила. Слушайте, давайте я вам деньги верну? Уменя есть. Мне ваш курьер вручила тысячу евро.