— Софья Дмитриевна, вот эту последнюю глупость я дажекомментировать не хочу. Лучше бы просто спасибо сказали.

Москва, 1917

— Павел, перестань, этот абсурд не может длиться бесконечно.Тебе прежде всего надо поесть и выспаться.

Голос профессора звучал удивительно бодро. Агапкин застыл вприхожей. На вешалке висели шинель и фуражка.

Первым его желанием было уйти сию минуту, не видеть ихрядом. Полковника с ребёнком на руках, Таню, счастливую, невероятно красивую.Он знал, как она хорошеет от счастья. Глаза становились спокойными, глубокими,на щеках проступал нежный румянец. Она улыбалась едва заметно, просто так,самой себе. Смотреть на неё бывало больно, как на яркий свет из темноты.

— Не надо было вести никаких переговоров, — донёсся низкий,охрипший баритон полковника, — у нас была возможность, но все ждали, не хотеликрови. Мы не хотели, а им чем больше её, тем лучше. Как можно вести переговорыс теми, кто палит по Кремлю из тяжёлых орудий? Но дело не в них. В нас. Мы им Россиюбросили под ноги, мы её проворонили, проболтали, нам прощения нет и не будет.

Заплакал Миша.

— Павел, не надо, пожалуйста, — сказала Таня, — он пока непонимает, но чувствует.

— Да, Танечка, все. Прости меня, старого дурака. Мишенька,ты не бойся, я не такой нервный и мрачный, вот видишь, я умею шевелить бровями,по очереди, правой и левой. Ещё могу язык свернуть в трубочку.

Плач затих. Андрюша вдруг весело рассмеялся и крикнул:

— Смотрите, он улыбается! Павел Николаевич, он вамулыбается, правда.

— Не выдумывай, он слишком маленький, это просто случайнаягримаса, — сказала Таня, — и вообще, ему пора кушать.

— Нет, действительно улыбается, — возразил Данилов, — мнелично. Миша, может, ты что-нибудь скажешь? Ну скажи: папа.

— Сейчас стишок прочитает и сыграет на рояле «Собачийвальс». Да он мокрый насквозь! Павел, ты что, не чувствуешь, он совершенномокрый?

— Но не плачет!

— И улыбается!

— Мишенька, маленький, что там тебе ангелы шепчут? Ты хочешьсказать, ещё не всё потеряно? У нас остались шансы? Слушайте, а в кого у неготакие огромные уши?

— В тебя, конечно. Что ты делаешь? Не снимай с него чепчик!Холодно. Все, дай мне ребёнка!

— Танечка, подожди, разве я лопоухий?

— Дай мне ребёнка и посмотри в зеркало.

— Да, правда. Надо же, я раньше не замечал.

— Павел Николаевич, я воды согрела, вы хотели мыться.

Федор попятился назад, к двери, вышел и бесшумно прикрыл еёза собой, стал быстро спускаться вниз. В вестибюле у лифта столкнулся с пожилойдамой из квартиры на третьем этаже.

— Федор Фёдорович, здравствуйте, ужас какой творится! У насвся прислуга сбежала, я ходила узнать, что с отоплением, бесполезно, никтоничего не знает, дворник хамит, пьян, а ведь мусульманин, им Коран запрещаетпить. Погодите, тут письмо для Михаила Владимировича, бросили в наш ящик, я какраз шла к вам, отдать, — она протянула толстый конверт.

Письмо было из Ялты, от Натальи Владимировны и Оси. Егодавно ждали.

— Благодарю вас, я передам. Потом. Сейчас спешу, — он сунулконверт за пазуху.

— Федор Фёдорович, вы здоровы? У вас такой странный вид, —слегка испуганно пробормотала дама.

— Здоров, здоров, спешу, простите, — он быстро вышел наулицу.

У подъезда стоял знакомый автомобиль. Шофёр шагнул навстречуи тихо спросил:

— Дисипль, в чём дело, куда вы? Что с вами?

— Вернулся полковник. Я должен сообщить.

— Я сообщу. Помогите мне донести пакеты.

— Нет. Ни за что! Я не могу, не хочу туда возвращаться!

— Да в чём дело? Вы пьяны? — шофёр быстро обнюхал его,по-собачьи шевеля ноздрями. — Нет. Не похоже. Неужели кокаин?

— Перестаньте. Я трезв и не употреблял наркотиков. Мне оченьплохо. Это личное. Объяснять вам не буду.

— Да не объясняйте, пожалуйста, я и так знаю. Вы же самисказали — полковник вернулся. Я бы на вашем месте давно нашёл бы себекакую-нибудь весёлую курсисточку. Ладно, все, успокойтесь. Пойдёмте наверх, ябез вас не дотащу, а вам всё равно придётся возвращаться, никуда не денетесь,так что терпите, Дисипль. Страдания облагораживают душу и тренируют волю.

— Да. Хорошо, я готов. Но вы войдёте со мной, сами всескажете, иначе получится, будто я уже сотрудничаю, тогда я лишусь доверия,уважения, тогда всё напрасно, всё кончено, — он шептал быстро, с одышкой, истарался не смотреть в насмешливые голубые глаза шофёра.

— Прекратите истерику. Сядьте! — шофёр открыл дверцу и силойусадил Федора на переднее пассажирское сиденье. — Можете молиться,медитировать, считать слонов. У вас три минуты, чтобы успокоиться и взять себяв руки. Либо мне придётся доложить, что вы невменяемы и ненадёжны.

Шофёр отвернулся и закурил. Он стоял, прислонившись кдверце. Чёрная кожаная куртка была перетянута портупеей. Федор не мог оторватьвзгляда от кобуры. Достаточно протянуть руку, чтобы вытащить револьвер. Шофёр,конечно, заметит, но не сразу поймёт, что происходит. Подумает, что Дисипльсошёл сума и собирается его убить. Вряд ли он сумеет разгадать истинныенамерения Дисипля. Таким образом, будет довольно времени, чтобы поднести дуло ксвоему пульсирующему адской болью виску и нажать спусковой крючок. Мгновение —и всё кончено. Ни боли, ни любви, ни страха, ни унижения. Ничего. Пустота.

«Знаю, что грех. Но с меня довольно».

Он готов был сделать последнее, быстрое движение, он решилсяокончательно и бесповоротно, он счёл это единственным выходом, но рука неслушалась, не двигалась. Тело свело страшной судорогой, голова разрывалась отболи, он перестал соображать что-либо, провалился в свистящую ледяную мглу,только успел подумать: все уже произошло, он себя убил, но ничего непочувствовал, даже выстрела не услышал.

Остров Зюльт, 2006

Соня выключила компьютер, смотрела в окно, не выпуская изрук своего медведя. Зубов уткнулся в книгу, со стороны казалось, он читаеточень увлечённо, однако мемуары бывшего сослуживца вот уже полчаса были открытына первой странице.

Он думал о том, что узнал сорок минут назад, просмотревСонину почту.

Её друг Zero, тот самый Нолик, который постоянно хочеткушать и никогда не бывал за границей, провёл для неё целое расследование.