Сквозь радужную пелену экстатических слез Луцкий возвел очигоре и увидел на крыше дома, что возвышался напротив, большую афишу,подсвеченную разноцветными лампионами:

В новом годе и новом веке снова с заботой о человеке!

Блок «Отечество»

Что за Блок такой, умильно подумал Константин Львович.Уж не Сашура ли, сынок Сэнди Кублицкой-Пиоттух? Сэнди рассказывала, чтомальчик пишет недурные стихи. Должно быть, в двадцатом веке стал знаменитымпоэтом и даже классиком — сочинил стихотворение с патриотическим названием.

Сзади скрипнула дверь, и стали слышны звуки разухабистоймузыки — чей-то пропитой голос немузыкально выводил: «Как у-па-ительныв России вечера!»

Константин Львович обернулся. В дверях, картинноподбоченясь, стояла стройная молодая особа в такой невозможно короткой тунике,что управляющий сразу забыл и о Саше Блоке, и даже о вновь обретенномГосподе.

4

Спокуха, сказал себе Вован. Не мети пургу. Пушка — вот она,а значит, с заказухой у птеродакторов вышел облом. Поживем еще.

Он вскочил на ноги, повернулся к липовому зеркалу, чтобывзять Чапаева на мушку, но тот тоже оказался не пень лесной: успел вытащитьзапасной ствол и целил прямо в Вована. Генеральный директор нажал спуск,пушка грохнула, и зеркало разлетелось в стеклянную труху, а за нимоткрылась типа каменная стенка.

Е мое, сначала подумал, а потом и сказал Вован. Е мое, блин.

Хотел ухватить себя за нос, чтобы в натуре проснуться, нопальцы нащупали жесткое, колючее. Усы! Другой рукой попробовал рвануть ворот —что-то не в продых стало — и наткнулся на острые углы воротника!

Не иначе пацаны прикололись — сыпанули в шампуську толченогогрибца, вот и повело в загогулины. Вован дернул себя за глючный ус посильней, изаорал от боли. Блин, ус был в натуре настоящий!

Генеральный директор попятился и приложился кобчиком об уголпедоватого золотого столика на гнутых ножках. На пол грохнулся органайзер —нет, типа папка в крокодиловом переплете — распахнулась, и стало видно золотыебуквы:

Дражайшему Константину Львовичу отъ признательныхъсослуживцевъ въ ознаменованье Новаго 1900 года!

Тут-то Вован наконец и въехал. Блин, проблема-2000! Тасамая, про которую физмат Лифшиц базар держал! Время, сука корявая, свинтилосьс гаек и кинуло солидного человека на сто лет назад! Ну, кто-то ответит!

Бу-бух! — звездануло в дверь чем-то тяжелым. А потомеще и еще: бу-бух! бу-бух!

Что за лажа? Вован вспомнил какое-то кино из детства: типадворец, там за столом шишаки с олигархами припухают, а в дверь ломят быкис винтарями и пулеметными лентами. Типа революция. Е мое, в каком она году-тобыла, не в девятисотом? Хрен вспомнишь.

По прикиду выходило, что он, Вован — чистый буржуй. Сейчасэти, блин, как их, пролетарии, его в натуре станут мочить.

Ну, падлы, задешево не возьмете. Он выставил вперед пушку, ив самый раз — дверь соскочила с петель. В комнату влетел типа генерал среальной, до пупа бородищей и ломом в руках. Вован хотел уже было засадить емудулю промеж подфарников, но генерал согнулся напополам и культурно так:

— Так что извиняемся, Константин Львович, АннаСазонтьевна ломать приказали-с.

А за генералом влез какой-то козлина — то есть внатуре, и даже с козлиной бородкой на жирном хавале.

— Что за ребячество, господин Луцкий! — забазарилкозлина. — По вашей милости я должен проводить новогоднюю ночь таким дикимманером! Извольте вернуть деньги! И не вздумайте стреляться. Мыже деловые люди.

Вован понял только одно: нет, не революция — нормальныйнаезд. Этот чувак Костя, за которого его тут держат, кинул козлину на бабки, акозлина оказался из деловых — сам сказал — и затеял разборку. Сто лет прошло —ни банана не поменялось, все те же заморочки.

Из-за козлины высунулась баруха в навороченном макси скрутейшим декольтешником. Ручонками замахала и давай ныть:

— Констан, не делай этого! Я заложу бриллианты, возьмув долг у папа! Ты непременно вернешь господину Солодовникову эти сорок тысяч!

Вован с нерва малость съехал и волыну убрал. За сорок штукбаксов нынче мочат только в колхозе.

— Обижаешь, братан, — сказал он деловому. —Чтоб Костька сороковник скрысятничал? Давай по-людски края разведем. Мы ж нефраера, а бизнесмены.

Козлина захлопал глазами — видно, и сам понял, что не прав.

— Господин Луцкий, я последний раз спрашиваю: вывернете деньги?

— Какой базар, — успокоил его Вован. — Еслина счетчик ставить не будешь, разойдемся. Недельку отслюнишь?

Надо будет поглядеть, что за брюлики у ляльки, с попом этимее потереть, под какой лаве ссуду дает, прикидывал на ходу генеральныйдиректор. А там поглядим, козлина, какой ты деловой.

— Вы не шутите? — вылупился козлина. —Вы и в самом деле вернете в кассу все деньги через неделю? И готовы датьчестное слово?

— Сука буду, — хлопнул себя по груди Вован. —Мое слово — железняк. Не такой человек Костюха Луцкий, чтоб фуфло толкать.

— Слово дворянина?

— А то. — И Вован для убедительности ещечиркнул себя большим пальцем по горлу.

Деловой оказался чистым лохом — даже расписки не взял.Наклонил лысую башку, повернулся и топ-топ на выход. Вован сразу передумалотдавать ему бабки. Ушился и генерал. В комнате осталась только телка — междупрочим, по лекалам сильно богаче Клавки, да и на мордалитет пореальней.

— Констан, — сказала телка, — я требуюобъяснений.

5

— Хамишь, Вован, — строго сказала удивительнаяособа, затягиваясь белой пахитоской с золотым ободком. — Свалил и ничегомне не ответил. Я тебе не цыпка по вызову, я Иняз закончила. На самом делея ж понимаю — тебе не просто давалка нужна, а классная герлфренд, с которой какбы не стыдно потусоваться в престижном обществе. Престиж, Вованчик, онна самом деле хороших бабок стоит. Не жидись.

Хороша, подумал Константин Львович, оценивающе разглядываяпрелестницу и надолго задержавшись взглядом на полуобнаженных бедрах. Хороша!Пожалуй, несколько тощевата, но и в этой субтильности есть шарм милой,девичьей беззащитности. Как она его назвала — Вобан? Француз, что ли? Ктовообще этот субъект, в шкуру которого Всевышний поместил Константина Луцкого? Икакого рода отношения связывают мьсе Вобана с этой одалиской, изъясняющейсязагадками?

— Cheri…, — отважился Константин Львович навольное обращение и сделал паузу — не вспылит ли? — Vous кtes ravissante.

— Нахватался по верхам, — фыркнулачаровница. — Валенок раменский, произношения никакого.

По привычке Луцкий не вслушивался в то, что говорятхорошенькие женщины, а следил лишь за интонацией и выражением глаз. Тон,которым разговаривала с ним красавица, был ледяным, но в глазах поигрывалаэтакая чертовщинка, подававшая надежду. Очень вероятно, что за внешнейхолодностью сей лорелеи таилась пылкая, чувственная натура. А что еслипопробовать кавалерийским наскоком?