Элизабет показалось, что он хочет остаться, и это настолькоиспугало ее, что она нарушила свое молчание и сбивчиво заговорила:

– Нет… это… из-за каменщиков. Оказалось, что их работа стоитгораздо дороже, чем я ожидала. И чтобы расплатиться с ними, мне пришлось взятьденьги из моего содержания, тек как те, что ты выделил на Хэвенхёрст, ужекончились.

– О, так, значит, каменщики, – засмеялся Ян. – Ты должнаприсматривать за тем, как они расходуют известку, а не то они доведут тебя доработного дома. Я поговорю с ними утром.

– Нет! – закричала она, не зная, как выпутаться из этой лжи.– Я расстроилась, но не хочу, чтобы ты вмешивался. Я хочу все сделать сама. Яуже разобралась с ними, но страшно разнервничалась. Поэтому я и поехала кдоктору.

И он… он сказал, что со мной абсолютно все в порядке. Яприеду в Монтмэйн послезавтра. И не жди меня здесь. Я знаю, как ты сейчасзанят. Пожалуйста, – взмолилась она в отчаянии, – позволь мне это, я умоляютебя!

Ян выпрямился и, ничего не понимая, покачал головой.

– Я отдал бы жизнь за одну твою улыбку, Элизабет. Тебе нетнужды умолять меня о чем бы то ни было. Но я не хочу, чтобы ты тратила деньгииз своего личного содержания на Хэвенхёрст. Если ты будешь это делать, –поддразнил он, – мне придется его урезать. – И уже более серьезно добавил: –Если тебе не хватает на Хэвенхёрст, надо просто сказать мне, но личные деньгиты должна тратить исключительно на себя. Допивай свое бренди, – и когда онаотставила стакан, он еще раз поцеловал ее в лоб. – Оставайся здесь столько,сколько тебе нужно. У меня есть одно дело в Девоне, которое я откладывал,потому что не хотел оставлять тебя одну. Я поеду туда и вернусь в Лондон вовторник. Может быть, тебе захочется приехать ко мне туда, а не в Монтмэйн?

Элизабет кивнула.

– Только скажи на прощание, – закончил Ян, изучая еебледное, напряженное лицо, – ты можешь дать мне слово, что доктор не обнаружилу тебя ничего страшного?

– Да, – ответила Элизабет, – я даю тебе слово. Она молчапроводила мужа взглядом, когда он шел в свою комнату. Услышав, как в замкеповернулся ключ,

Элизабет перевернулась на живот и уткнулась лицом в подушку.Она плакала так долго, что, казалось, в ней уже не осталось слез, но тут женачинала плакать еще горше.

Дверь, выходящая в коридор, чуть-чуть приоткрылась, в щелкузаглянула Берта, и дверь тут же захлопнулась. Повернувшись к Бентнеру, Бертагорестно сказала:

– Плачет так, будто у нее разрывается сердце, но его там уженет.

– Как бы мне хотелось пристрелить его, – с ненавистьюпроизнес Бентнер.

Берта боязливо кивнула и плотнее запахнулась в халат.

– Он страшный человек, тут вы правы, мистер Бентнер.

Когда к вечеру вторника Элизабет так и не появилась наБрук-стрит, все дурные предчувствия овладели Яном с новой силой. В одиннадцатьон послал в

Хэвенхёрст и в Монтмэйн людей, чтобы узнать, нет ли ее там.В половине одиннадцатого утра он был поставлен перед фактом, что в Хэвенхёрстедумали, будто пять дней назад она уехала в Монтмэйн, а в Монтмэйне считали, чтовсе это время она пробыла в Хэвенхёрсте. Выходило, что пять дней назад Элизабетисчезла и никто не подумал забить тревогу.

В час дня Ян встретился с начальником конторы на Боу-стрит,а к четырем часам уже была сформирована команда из сотни частных детективов,которые получили задание найти Элизабет. Сказать им он мог немногое. Навернякабыло известно только то, что в последний раз ее видели в Хэвенхёрсте в ту ночь,когда он приезжал к ней, и то, что она не взяла с собой никаких вещей, крометого, что было на ней надето, но никто не мог вспомнить, что именно.

Ян знал и еще кое-что, но не хотел обнародовать этого до техпор, пока не убедится наверняка. Именно поэтом он всеми силами стремилсясохранить ее исчезновение в тайне. Он знал, что его жена безумно боялась –чего-то или кого – то – в ту ночь, когда он видел ее в последний раз. Шантаж –единственное, что приходило Яну в голову, но, во-первых, шантажисты не похищаютсвоих жертв, а во – вторых, он не мог себе представить, чем Элизабет моглапривлечь шантажиста.

Если же исключить шантаж, исчезновение Элизабет становилосьвовсе необъяснимым, ибо трудно представить себе преступника, который решился бына такой безумный поступок, как похищение маркизы, зная, что в таких случаяхподнимают на ноги всю английскую полицию.

Оставалась еще одна версия, но он не мог заставить себязаняться ею как следует. Он не хотел даже думать о том, что его жена могласбежать с любовником. Прошел день, наступила ночь, и Яну все труднее былоизбегать этой отвратительной и мучительной мысли. Он бродил по дому, стоял в еекомнате, чтобы чувствовать себя ближе к ней, а потом начал пить. Он пил,пытаясь заглушить боль разлуки и тот безымянный ужас, который подымался внутринего и доводил почти до безумия.

На шестой день газетчики узнали об исчезновении ледиЭлизабет Торнтон, и эта новость выплеснулась на первые полосы «Таймс» и«Лондонской газеты» вкупе с изрядной долей домыслов относительно шантажа,похищения с целью выкупа и прозрачных намеков на то, что маркиза Кенсингтонскаямогла оставить своего мужа «по причинам, известным только ей».

После этого даже объединенные усилия семейств Торнтонов иТаунсендов не могли удержать прессу от обнародования каждого слова правды,догадки или вопиющей лжи, которые им удавалось обнаружить или – чаще –придумать. Каким-то загадочным образом газетчики узнавали – и тут же печатали –каждую любую информацию, которая поступала на Боу-стрит от сыщиков Яна. Былаопрошена вся прислуга Яна и Элизабет, и их показания цитировала вездесущаяпресса.

Ненасытная публика упивалась все новыми и новымиподробностями частной жизни маркиза Кенсингтонского и его жены.

Фактически именно из очередной статьи в «Таймс» Ян узнал,что стал главным подозреваемым. В статье говорилось, что дворецкий изХэвенхёрста предположительно являлся свидетелем ссоры между лордом и ледиТорнтон в ту самую ночь, когда леди Торнтон видели в последний раз. Причинойссоры, по словам дворецкого, явились яростные нападки лорда Торнтона наморальные устои леди Торнтон, касающиеся «неких вещей, о которых лучше неупоминать».

Горничная леди Торнтон, говорилось в той же статье, сошлавниз в слезах, потому что, заглянув в спальню своей госпожи, услышала, как та«плачет, будто у нее разрывается сердце». Горничная также сказала, что вкомнате было темно, и потому она не могла видеть, был ли нанесен какой-либофизический ущерб ее хозяйке, «но она не может сказать и не скажет, что такоевряд ли было возможно».