— Порой это ослабевает, порой усиливается, — произнесДворкин. — Оно охватывает меня целиком, а потом снова отступает, и тогда ячувствую себя почти прежним — почти, предупреждаю. Потрясение, вызванное твоимвизитом, например, может... Мое сознание повреждено. Это ты знаешь. А как моглобыть иначе? И это ты тоже прекрасно знаешь.

— Вероятно, ты прав, — согласился я. — Но почему бытебе вновь не рассказать мне обо всем, с самого начала? Ты развеешься ипочувствуешь себя лучше, а я, возможно, вспомню то, что упустил. Согласен?

Дворкин снова захихикал:

— Все что пожелаешь. Подробности которой из историй тыжелал бы услышать? Мое бегство из Хаоса на этот островок в море ночи? Моимедитации над бездной? Открытие Образа в самоцвете, что висел на шее Единорога?Мое воссоздание узора молнию, кровью и лирой, пока наши отцы бушевали,озадаченные, ибо слишком поздно явились они, чтобы призвать меня обратно, ведьпоэма пламени уже чертила первую линию в моем мозгу, заражая меня желаниемтворить? Слищком поздно! Слищком поздно... Одержимый отвращением, порожденнымболезнью, за пределами их помощи, их власти, я планировал и строил, пленниксвоего нового «я». Эту историю ты желал бы услышать? Или лучше рассказать тебео том, как все исправить?

Мои мысли бешено вращались вокруг тех намеков, тех тайныхзнаний, которые Дворкин только что горстью бросил мне в лицо. Трудно былопонять, так ли все происходило на самом деле, или же Дворкин злоупотребляетметафорами или просто несет какой-то параноический бред, однако же все это былоочень похоже на то, что я хотел, что я должен был услышать. Так что,по-прежнему стараясь не поворачиваться к нему лицом и говорить голосом того, закого он меня принял первоначально, я сказал:

— Расскажи мне, как все исправить.

Он соединил кончики пальцев и заговорил:

— Я — Образ, в самом настоящем смысле этого слова.Пройдя сквозь мой разум, чтобы обрести свою нынешнюю форму и стать основойАмбера, он оставил на мне свою мету точно так же, как и я на нем. Однажды явдруг отчетливо понял это. Я – это я и Образ, а он должен был стать Дворкином впроцессе обретения самого себя. Мы изменяли друг друга, когда создавалось этоместо и это время, и здесь-то и заключены наша слабость и наша сила. Мне сталоясно, что любой вред, нанесенный Образу, наносится и мне самому, а вред, нанесенныймне, отразится на состоянии Образа. И все же по-настоящему мне навредитьневозможно, ибо Образ защищает меня, ну а кто, кроме меня, способен нанестисерьезный вред Пути? Великолепная замкнутая система, и все ее слабые местазащищены ее же собственной силой.

Дворкин умолк. Я слушал, как потрескивают дрова в очаге. Незнаю, к чему прислушивался он. Потом он сказал:

— Но я ошибся. И ведь это так просто... Моя кровь,начертавшая Образ, способна его и стереть. Но понадобились века, чтобы понять:кровь крови моей тоже на это способна. Она тоже может стирать линии Образа иизменять их – вплоть до третьего колена.

Я не очень удивился, узнав, что он приходился всем нампраотцом. Мне почему-то всегда казалось, что так оно и должно было быть, что явсегда знал об этом, но никогда не говорил этого вслух. И все же... этоизвестие поднимало куда больше вопросов, чем давало ответов. Еще одно поколениеродственничков. В нашей-то разветвленной семейке... Я совсем запутался насчетДворкина: кто же он все-таки такой? Особенно если учесть, что, согласно егособственным словам, это всего лишь сказка, сочиненная старым безумцем.

— А починить Образ... — начал было я.

Он ухмыльнулся; и я увидел ухмылку Дворкина на своемсобственном лице, маячившем передо мной.

— Неужели ты совсем утратил вкус к тому, чтобы правитьживой пустотой и быть владыкой хаоса?

— Возможно, — ответил я.

— Клянусь Единорогом, матерью твоей, я знал, что кэтому придет! Образ столь же силен в тебе, как и королевство. Так чего же тыхочешь теперь?

— Сохранить королевство.

Дворкин покачал своей/моей головой:

— Было бы куда проще все разрушить и попытаться всеначать сначала — как я тебе неоднократно предлагал прежде.

— Ты же знаешь, что я упрям. Так что попробуйпредложить мне это еще раз, — сказал я, пытаясь подражать ворчливому тону отца.

Он пожал плечами:

— Уничтожь Образ, и мы уничтожим Амбер и все тенивокруг него. Позволь мне уничтожить себя в центре Образа, чтобы стереть его.Позволь мне свершить это, но прежде дай слово, что затем ты возьмешь КаменьПравосудия, содержащий сущньсть порядка, и с его помощью создашь новый Образ,светлый, чистый и незапятнанный, вычертишь его кровью души своей, пока легионыхаоса на каждом шагу будут пытаться отвлечь тебя. Пообещай мне это – и позвольпокончить со всем, ибо я сломлен и скорее умру ради порядка, чем буду жить радинего. Что скажешь?

— А не лучше ли попытаться починить то, что у нас ужеесть, чем уничтожать работу многих тысячелетий.

— Трус! — вскричал он, вскакивая на ноги. — Я так изнал, что ты это скажешь!

— Но разве я не прав?

Дворкин принялся мерить шагами комнату.

— Сколько раз мы с тобой говорили об этом! — воскликнулон. — Но ты по-прежнему стоишь на своем. Боишься попробовать!

— Возможно, — кивнул я. — А по-твоему, разве то, радичего ты пожертвовал столь многим, не стоит попытаться спасти — если существуеттакая возможность и жертвы во имя его спасения будут не так уж велики?

— Ты все еще не понимаешь, — сказал он. — Я могу думатьтолько об одном: поврежденная основа должна быть уничтожена и, надеюсь,благополучно заменена иной. Природа моего собственного недуга такова, чтоникакого исцеления я не предвижу. Именно в этом-то я и поврежден. Так чточувства мои предопределены.

— Если Камень Правосудия способен создать новый Образ,то почему бы не использовать его для восстановления старого узора, покончить снашими бедами и излечить твою душу?

Дворкин подошел и остановился прямо передо мной.

— Неужели ты все забыл? Ведь ты же знаешь, чтобесконечно труднее выправить повреждение, чем начать все сначала. Даже Камнюкуда легче уничтожить Образ, чем восстановить его. Неужели ты забыл, как этовыглядит? — Он ткнул куда-то в стену у себя за спиной. — Может, хочешь пойти иполюбоваться?

— Да, — сказал я. — Пожалуй. Пойдем.