Москва, 1916

Ответное письмо из Харькова от доктора Лямпорта пришлодовольно скоро. Доктор сообщил, что действительно пользовал мальчика ИосифаКаца в течение пяти месяцев. Туберкулёз, рак, дистрофия, малокровие исключены.Вероятно, ребёнок страдает какой-то редкой разновидностью детской сухотки.Впрочем, это само по себе диагнозом не является, ибо под старинным определением«детская сухотка» скрываются многие недуги, медицине ещё не известные.

Заболевание не наследственное, ничего подобного ни у кого изродственников не наблюдалось. Остальные дети в семье практически здоровы.

«Правда, самой семьи теперь нет,

— писал Лямпорт. —

В июне прошлого года случилось несчастье. Родители мальчика,его бабушка и старший брат погибли при пожаре на даче. Полиция до сих пор незнает, был это несчастный случай или поджог. Иосиф в это время гостил в Одессеу замужней старшей сестры (я прописал ему морские купания). Каким образомребёнок оказался в Москве, на паперти, я не знаю. Найти других родственниковмне пока не удалось. Я справлялся у полицмейстера, он сказал, что в полициюХарькова и Одессы по поводу пропажи мальчика Иосифа Каца никто не обращался.Сестра с мужем из Одессы уехали, куда — неизвестно».

Ося жил в госпитале третью неделю. За это время ему сделаливсе анализы, его осмотрели разные специалисты. Все вслед за Лямпортом говорилио детской сухотке. Михаил Владимирович свозил Осю на приём к лучшему педиатруМосквы профессору Грушину. Именно Грушин произнёс слово, которое давнокрутилось в голове у Михаила Владимировича: прогерия. Весьма редкое изагадочное страдание неизвестной этимологии. Ребёнок рождается здоровым. Ноорганизм его изнашивается с удесятерённой скоростью, как будто за день онпроживает месяц, за месяц — год. Он стремительно стареет, оставаясь ребёнком иумирает в одиннадцать-двенадцать лет глубоким стариком.

Как это лечить, никто не знает.

Ося читал Конан Дойля и Купера, играл в шашки с фельдшеромВасильевым, рисовал аэропланы, подводные лодки, дирижабли, разыгрывал передсёстрами-монахинями сцены из «Двенадцатой ночи» и «Короля Лира», уговаривалТаню сводить его в Художественный театр.

— Если вы боитесь, что своим видом я распугаю публику, могунарядиться дамой, надеть шляпу с густой вуалью. Никто не заметит, что я седой исморщенный. Я буду дама-карлица, загадочная и прелестная. Карлицам ведь незапрещено посещать театры?

— Хорошо, после Пасхи обязательно сходим в Художественныйтеатр, — обещала Таня.

Она просила отца забрать Осю из госпиталя домой.

— Он будет жить в моей комнате. Какой смысл держать егоздесь, раз лечить всё равно невозможно?

Михаил Владимирович возражал. У Оси слабое сердце. Вгоспитале есть всё необходимое для экстренной помощи. На самом деле он простобоялся, что Таня слишком привяжется к мальчику, он и сам успел привязаться кОсе.

— Почему ты считаешь, что нельзя любить того, кто можетумереть в любую минуту? — однажды спросила Таня.

— Потому что когда эта минута приходит, больно нестерпимо, —ответил профессор.

— Эта минута приходит всегда, рано или поздно, и значит,любить можно только инфузорий, бактерий, да крыса Гришку Третьего.

— Ещё четырёх крыс, двух морских свинок, одного кролика, —чуть слышно пробормотал Михаил Владимирович и тут же принялся напевать себе поднос «Утро туманное».

— Что? — Таня резко остановилась и заговорила шёпотом, хотяслышать их не мог никто, они шли по пустому Тверскому бульвару. — Тыпродолжаешь опыты? Тебе удалось? Почему же ты молчал?

— Потому что говорить пока не о чём. Я не уверен врезультатах, слишком мало времени прошло, но даже если что-то получается, толучше молчать. Ты сама это отлично понимаешь. — Михаил Владимирович обнял дочьза плечи. — Ты видишь, что происходит с Агапкиным? Он близок к помешательству.У него зверушки дохнут.

— Ты рассказал ему все?

— Я указал ему путь, но комментировать каждый свой шаг несобираюсь, тем более я сам ещё ни в чём не уверен.

— Ты ни разу не делал это при нём, вместе с ним. Почему?

— Да, правда, почему?

— Погоди, папа, но он же не вылезает из лаборатории.

— Он спит иногда. Мне этого времени как раз хватает. Знаешь,что самое странное? Он моих помолодевших зверушек не замечает. Я ничего неговорю ему, но и не скрываю. Он как будто ослеп.

— Правда, ослеп. — Таня нахмурилась и, помолчав немного,вдруг громко прошептала: — Но я тоже не видела ни одного животного со следамитрепанации. Григорию Третьему ты вскрывал череп. Да, зажило все удивительнобыстро, но ведь не на следующий же день, на голове была повязка почти неделю.

— Трепанация, кажется, не нужна. Все проще, но одновременнои сложней в тысячу раз.

— Как?

— Если бы я знал — как? Если бы понимал — почему? Семьопытов из десяти закончились успешно, без всякой трепанации. Впрочем, надо ещёдолго наблюдать, я не уверен. Вдруг они возьмут да и передохнут, или ФедорФёдорович доберётся до них и вскроет черепа. Может, предупредить его, чтобы оних не трогал?

— Выгони его, — сказала Таня после долгой паузы, — пригласидоктора Потапенко или Маслова. Они с удовольствием с тобой поработают. Агапкиннеприятный какой-то, к тому же неврастеник.

— Ох и строга ты, матушка. — Профессор улыбнулся и покачалголовой. — Надо быть снисходительней, ты ведь собираешься стать лекарем.Давай-ка зайдём в кондитерскую, ужасно хочется съесть лимонное пирожное ивыпить кофе.

— Папа, я тебя ни о чём больше пока не спрашиваю, — сказалаТаня, когда они сели за столик, — я правильно делаю?

— Спрашивай, не спрашивай, я даже самому себе пока нерешаюсь ответить на многие вопросы. Боюсь, не верю, не понимаю. Но остановитьсяне могу. Это такая зараза, вроде наркотика. И хватит об этом.

— Ладно. — Таня пожала плечами и принялась листать меню.

Подошёл официант. Михаил Владимирович заказал себе сразу трипирожных, кофе со сливками, рюмку ликёра. Таня долго думала, выбрала песочнуюкорзиночку с фруктами, чашку какао и попросила официанта, чтобы отправили спосыльным большую яблочную шарлотку в госпиталь.

— Ося просил, — объяснила она отцу, — он любит. А забратьего всё равно придётся. Того и гляди, нагрянет превосходительство, ты знаешь,что будет.

— Что? — Михаил Владимирович изобразил комический испуг. —Генерал потребует моей отставки? Но я тоже генерал, ты забыла?