Она ни в чём не виновата!

Самоотверженно, как брата,

Любила лейтенанта флота.

А он скитается в пустыне -

Седого графа сын побочный,

Так начинается лубочный

Роман красавицы-графини.

Императрица опередила всех, открыла дверь и вошла.

В узком пространстве между койками стоял Ося, седой,истощённый ребёнок. На пергаментном лице горели огромные карие глаза. Тонкие,как ветки, руки взлетали, жестикулируя в такт стихам. На койках лежали раненыепод капельницами, в бинтах. Увидев пожилую женщину в привычной для него формесестры милосердия, Ося кивнул, улыбнулся и продолжил читать ещё болеевыразительно:

И в исступленьи, как гитана,

Она заламывает руки.

Разлука. Бешеные звуки

Затравленного фортепьяно.

— Кто это? — панически грозным шёпотом спросил граф.

— Это Мандельштам, — ответил Ося, — молодой поэт, пока неочень знаменитый, но лет через десять его узнает вся Россия, а через пятьдесят— весь мир, вот увидите. Он мой тёзка, его тоже зовут Осип. И он тоже еврей,как я. Отличные стихи, правда?

Москва, 2006

Сонин папа, Дмитрий Николаевич Лукьянов, не помнил своюмать. Она погибла в 1942-м, когда ему было два с половиной года. Ей посмертноприсвоили звание Героя Советского Союза, её именем назывались улицы, школы ипионерские дружины. Дмитрий Николаевич Лукьянов уже в раннем детстве знал, чтоон не просто мальчик, а сын знаменитой разведчицы-партизанки, которая совершилаподвиг, прошла страшные пытки, никого не выдала и была повешена фашистами.

Один заслуженный художник написал маслом огромную картину«Казнь Веры». Опушка берёзовой рощи. Виселица, сколоченная из брёвен. Девушка врваном платье, босая, с длинными светлыми волосами стоит на ящике. Палач внацистской форме накидывает ей петлю на шею. Вокруг фашисты. Девушка смотритпрямо на зрителя. Куда ни отойдёшь, она все равно смотрит.

Лицо Веры было срисовано именно с той фотографии, котораястояла за стеклом на книжной полке.

В 1949 году, когда Сониному папе исполнилось десять лет, егопринимали в пионеры в Музее боевой славы, и там он впервые увидел картину.

— Смотрите, ребята, это знаменитая Вера Лукьянова, маманашего Димы, — сказала учительница.

— Димка, ой, ужас! Твою маму фашисты вешают! — крикнулакакая-то девочка.

Дима бросился к полотну и стал бить кулаками по нарисованнымфашистам, повторяя:

— Мама! Мамочка! Гады! Не убивайте мою маму!

В красной кожаной папке хранился запаянный в твёрдый пластиксеро-жёлтый тетрадный листок в клетку, на котором чернильным карандашом былонаписано:

«Милый, любимый мой сынуля Димочка!

Ты ещё совсем маленький и не скоро это прочитаешь. Никогдане забывай меня. Расти здоровым, сильным. Обязательно учись, читай умные книги,всегда оставайся честным человеком, не пугайся жизненных трудностей. Всёпоправимо, кроме предательства и смерти. Люби нашу великую советскую Родину,знай, твоя мама погибла за твою свободу, за твоё, сыночек, будущее. Я таксильно люблю тебя, мой маленький, что и когда меня не станет, я всё равно будурядом. Мне уже не больно и не страшно. Светает. Целую тебя, Димочка, в глазки,в лобик.

Твоя мама».

Письмо чудом сохранилось и дошло до адресата, до маленькогомальчика, который уехал с бабушкой из Москвы в Томск в августе 1941-го.

Когда началась война, Вера училась на пятом курсеуниверситета, на филологическом факультете. Она хорошо знала немецкий.Поступила в разведшколу, была заброшена на парашюте во вражеский тыл, вБелоруссию. Сначала воевала в партизанском отряде, потом её устроилимашинисткой в немецкую комендатуру в Гродно. Фашисты арестовали очередногосвязника, он выдал Веру.

Письмо сохранила девушка, сидевшая с ней в одной камере.Девушка была местная, её мать выкупила её у полицая-охранника за две бутылкисамогона и шмот сала. После войны она разыскала остатки Вериной семьи, мать исына.

В самые тяжёлые моменты жизни папа доставал письмо, читалвслух. То есть он не читал, просто держал в руках и произносил текст наизусть.Соня вдруг вспомнила, как на следующий день после возвращения из Германии опятьзастала папу с письмом в руках.

— Софи, нам через двадцать минут выезжать. Я думал, тызаснула. — Нолик подошёл сзади, стал разглядывать фотографии через Сониноплечо. — Слушай, а этот, он что, твой дед? Лукьянов? Кстати, кто он был?

— Не знаю. Какой-то лётчик. Они даже пожениться не успели,он сгорел в самолёте ещё до войны. Лукьянова — бабушкина фамилия, не его.

— Так это он или нет?

Соня покачала головой, пролистала альбом, ткнула пальцем вфотографию молодого человека лет двадцати, круглолицего, курносого.

— Вот он. Они жили в одной коммуналке на Сретенке. Он погиб,когда она была ещё беременна, и даже не успел узнать, что у него родился сын.

— Погоди. — Нолик часто, недоуменно моргал. — Тогда кто жеэтот лопоухий, с ребёнком на руках?

— Понятия не имею.

Нолик заметил на столе, в стакане для карандашей, маленькуюлупу, взял снимок у Сони из рук и пробормотал:

— Какая странная у него форма.

Нолик с детства увлекался военной историей, собиралсолдатиков, прочитал уйму мемуаров, исследований, знал всё об оружии, знамёнах,орденах, погонах.

Он разглядывал снимок минуты две и вдруг прошептал:

— На нём немецкая форма. Софи, этот парень — он лейтенантСС!

Москва, 1916

— Чем болеет это дитя? — спросила Александра Фёдоровна.

Она обращалась к профессору Свешникову, но он не успелоткрыть рот. За него ответил Ося:

— Дитя постарел от ужаса, путешествуя над Атлантикой навоздушном шаре. Запасы питьевой воды подходили к концу. Жирные чайки кружилирядом, воровали мои сухари и вяленую говядину. Сытно пообедав моей провизией,они собирались на десерт съесть меня. Я пытался объяснить, что я худой иневкусный, но уговоры не помогали. Мне пришлось разрядить в них мой револьвер,хотя я противник убийства. Ветер дул с моря вверх таким образом, что мой шарподнимался всё выше, днём солнце сжигало мою кожу, и она сморщилась. Ночьюлунный свет серебрил мои волосы, и они стали седыми. Зубы сточились, когда пришлосьсъесть кожаные ботинки, чтобы не умереть от голода. Потом заболело сердце. Оноподпрыгнуло к горлу, и я чуть не выплюнул его, как фруктовую кость, но вовремяопомнился и проглотил назад. Это случилось, когда прямо передо мной оказалсяавстрийский аэроплан-разведчик. Завязался бой. Я швырял в него мешочками спеском, он стрелял в меня из пулемёта.