Таня взяла у отца газету. Это был свежий номер «Московскогонаблюдателя». Отчёркнутая карандашом заметка называлась «Омоложение возможно?».Таня читала быстрым свистящим шёпотом, Михаил Владимирович хмуро слушал.

«Профессор медицины Свешников М.В. близок к осуществлениюдревней мечты человечества о возвращении молодости и продлении жизни. Наконецрешением этой животрепещущей проблемы занялись не только тёмные шарлатаны,колдуны и алхимики, а представители серьёзной академической науки. В результатеособого терапевтического воздействия несколько дряхлых подопытных животныхобрели вторую юность. Среди них четыре крысы, три собаки и человекообразнаяобезьяна. Все они живут в домашней лаборатории профессора и, по свидетельствуочевидцев, чувствуют себя отлично. Свой метод профессор Свешников держит встрожайшем секрете, на вопросы нашего корреспондента отвечать отказался. Однакоиз достоверных источников известно, что скоро будут проводиться опыты налюдях».

Под заметкой стояла подпись: Б. Вивариум.

Когда Таня закончила читать, Михаил Владимирович уже нехмурился, а тихо смеялся и сквозь смех произнёс:

— Завтра же подам на них в суд. Пусть этот Б. Вивариумвыплатит мне штраф в размере стоимости омоложённой человекообразной обезьяны.

Внизу послышался топот, по лестнице быстро поднялисьнесколько жандармских офицеров. Накал суеты и беготни достиг высшей точки,стало известно, что госпиталь сегодня посетит не только граф, но и ЕёИмператорское Величество вместе с великими княжнами. Персоналу было приказановести себя смирно, заниматься своими обычными делами, лечить раненых, нетолпиться в проходах, не глазеть, не кричать «ура» и разными глупыми просьбамивысочайших особ не беспокоить.

Главный врач по заранее известному списку перечислил всех,кто вместе с ним встретит высоких гостей у входа. Остальных попросил разойтисьпо палатам. Первым в списке стояло имя профессора Свешникова, далее тризаслуженных врача, чином не ниже полковников. Из сестёр — две старые монахини иТаня.

— Много народу быть не должно, — объяснил главный врач, — еёвеличество толпы не любит, и сразу будет сделано замечание, что наши раненыеостались без присмотра.

Удостоенные чести встречать высоких гостей вышли на крыльцо.Утро было холодным и ясным. Но к полудню почернело небо, поднялся сильныйветер, он трепал полы белых халатов, от него слезились глаза. В маленькойзябнущей толпе звучали тихие разговоры.

— Её величество о наших раненых более нас беспокоится,ночами не спит, только о них и думает.

— Ну, положим, ночами она по другой причине не спит.

— Прекратите, как вам не стыдно!

— Разве я сказал что-то неприличное?

— Принесла её нелёгкая, прости Господи!

Наконец послышался топот копыт и рёв автомобильных моторов.В открытые ворота въехали конные офицеры царского казачьего конвоя. Завсадниками медленно вкатился гигантский автомобиль, похожий на стариннуюкарету. Выскочил шофёр весь в коричневой коже, распахнул пассажирскую дверцу.

Первым появился граф, маленький, круглый, в генеральскойшинели. Потом одна за другой две девушки в форме сестёр милосердия, в накинутыхсверху скромных шубках. Великие княжны Татьяна и Ольга показались Тане милыми ивовсе не царственными. На юных темнобровых лицах лежал отпечаток привычногосмущения и усталости от официальных церемоний, от того, что опять все глазаустремлены на них, их разглядывают, изучают с любопытством и равнодушием.

Следом из автомобиля вылезла крупная дама, одетая также всестринскую форму.

Официальные портреты врали не меньше злых карикатур искабрёзных картинок. Врала даже беспристрастная кинохроника. Живая императрицаАлександра Фёдоровна ничего общего не имела с образом мистической фурии,немецкой шпионки, сумасшедшей любовницы грязного мужика.

Она прихрамывала. У неё были тонкие синеватые губы ибольные, тревожные глаза. Лицо её было одновременно красиво и жалко. В нёмсочетались монашеское смирение и жёсткость, капризность. Неприятно, вродепатоки с солью.

«Как тяжело, как невыносимо ей живётся, — подумала Таня, —как страшно быть ею, с этой хромотой и тихой истерикой в глазах. О ком ещё изцарской семьи говорилось и писалось столько мерзостей? Если бы она правда былазлодейка, все бы боялись её и молчали».

— Папа, это у неё на коже умирает жемчуг? — шёпотом, на ухо,спросила Таня.

Михаил Владимирович молча кивнул.

Императрица каждому поклонилась, улыбнулась. Врачи целовалией руку, с сёстрами она обменивалась рукопожатиями. Она говорила с лёгкимнемецким акцентом, и это раздражало. Таня вдруг вспомнила, что современникиотмечали и у Екатерины II акцент, но их это, наоборот, трогало, умиляло. Немка,а как старается быть русской, как о России печётся.

— Профессор Свешников Михаил Владимирович. Рада вас видеть.Как ваши изыскания в биологии? — Александра Фёдоровна в очередной разулыбнулась, и вблизи её улыбка выглядела фальшиво. Губы растягивались, новзгляд оставался тревожным. Глаза беспокойно блуждали и никак не встречались сглазами собеседника.

— Ваше величество, мне сейчас не до опытов. Война, — ответилМихаил Владимирович.

Процессия медленно шла по коридорам, в палатах её величествои их высочества подходили к раненым, разговаривали с ними тихо и участливо.Таня вдруг заметила, что матушка Арина умильно всхлипывает, и не только она, новсе врачи и сестры, которые несколько минут назад обменивались презрительнымирепликами о высокой гостье, сейчас смотрят ей в рот, ловят каждое её слово, икто-то стал ниже ростом, и даже у мужчин глаза подёрнулись трепетной влагой.Только отец ведёт себя естественно и просто. Разговаривает с царицей тем жетоном, что с коллегами врачами, с ранеными, с санитарами.

— Михаил Владимирович, кажется, это ваша идея — держатьраненых на холоде? — вдруг спросила Александра Фёдоровна.

— Ваше величество, о том, что при низких температурахсужаются сосуды, уменьшается кровотечение и мозгу требуется меньше кислорода,знали ещё древние греки, римляне и народная медицина.

Но императрица уже не слушала, заговорила с сестрой Ариной,потом с графом. Поднялись на следующий этаж, подошли к очередной палате. Этобыла маленькая комната, всего на две койки. Там лежали два тяжёлых, с гнойнымиосложнениями. Дверь была приоткрыта. Главный врач хотел провести процессиюмимо, но её величество остановилась, улыбнулась и приложила палец к губам.

Из-за двери звучал сиплый детский голос:

Не удержать любви полёта: