— Он жандарм, а ты врач.

— Вот именно. Кто важней в госпитале, как ты считаешь?

Таня насупилась, отвернулась, принялась рассматриватьрепродукции на стене кондитерской. Они были дешёвые, бумажные, но в толстыхсусальных рамах, с претензией на роскошь. Наконец она произнесла чуть слышно,не глядя на отца:

— Ося еврей.

— Вот это новость! Спасибо, я не знал.

— Не смешно, папа! Превосходительство лютый антисемит.

— Обычно это связано с хроническими запорами. Хорошопомогают клизмы и английская соль.

Принесли кофе и пирожные. Михаил Владимирович ел саппетитом, а Таня не могла. Кусок застревал в горле. Она постоянно видела передсобой сморщенное детское лицо, беззубую улыбку. Она слышала хриплый слабыйшёпот, как тогда, на паперти: помоги, помоги! Огромные карие глаза смотрели нанеё с какой-то вечной тоской, вне возраста и времени.

Москва, 2006

Когда вышли из ресторана, Кулик нежно попрощался с Соней,расцеловал её, обнял. Зубов подвёз её домой на чёрном «Мерседесе» с шофёром. Подороге задавал самые невинные и приятные вопросы: о детстве, о том, как ипочему она увлеклась биологией.

Во дворе на лавочке курил Нолик.

— Привет. Я же вроде бы дала тебе ключи, — сказала Соня.

— Да, я тоже думал, что они у меня есть, но оказалось, этоключи от машины.

— Странно. Совсем ничего не помню.

Соня вместе с Ноликом стряхнула снег со своего «Фольксвагена».Чтобы опять не оказаться запертой, заранее переставила машину. Уже через тричаса надо было отправляться в аэропорт, встречать маму.

— Ну что, как пообщалась с Селезнем? — спросил Нолик, когдаони вошли в квартиру.

— С Куликом. Мне, Нолик, предложили работу в Германии. Тамоткрылся филиал Института экспериментальной биокибернетики. Они набираютмеждународную группу молодых учёных. Кстати, розы именно оттуда. И.З. — ЗубовИван Анатольевич, он у них занимается подбором кадров. Кулик познакомил меня сним в ресторане. Видел «Мерседес»? Вот, это его «Мерседес», И.З.

— Круто. Поздравляю. А что ты тогда такая кислая? Платитьбудут в евро?

— Нет. В украинских гривнах. Как я скажу об этом Биму? Как яуеду на год в чужую страну? У меня нет загранпаспорта. Я боюсь самолётов. Мнене понравился этот Зубов, несмотря на его розы и неотразимую улыбку. Онкакой-то не совсем натуральный. Знаешь, из тех людей, которым, если что-то надоот тебя, они сладкие-сладкие, но если ничего не надо или, не дай Бог, тывстанешь на пути, они тебя даже не перешагнут — раздавят.

— Перестань ныть. Никто тебя пока давить не собирается.Розы, ресторан, перспектива отличной работы. Что ты накручиваешь себя? Скажи,ресторан был хороший? Еда вкусная?

— Да, очень. А что?

Соня, морщась, пыталась расстегнуть молнию сапога. Молниязаела, и это Соню серьёзно огорчило, поскольку никакой другой зимней обуви унеё не было. Нолик между тем давно разулся, снял куртку и сидел на корточках уоткрытого холодильника. Холодильник был пуст, и это серьёзно огорчило Нолика.

— Когда я голодный, я начинаю чувствовать всякие чувства имыслить всякие мысли, — изрёк он своим бархатным рекламным басом.

— Пожалуйста, помоги мне расстегнуть сапог, — попросилаСоня.

Нолик дёрнул слишком сильно, язычок молнии отломился. Нераздумывая, Нолик стянул наполовину расстёгнутый сапог с Сониной ноги и вытериспачканные руки о джинсы.

— Гилозоический синдром, — сказала Соня.

— Что?

— Болезнь у меня такая.

— Это что-то новенькое. Тебе мало среднего уха? — Ноликпотрогал её лоб. — Температуры нет.

— Нет, — согласилась Соня, — и сапог других нет, и дублёнки,и пуговиц запасных. Еды нет в холодильнике. Эскалатор останавливается, поезддальше не идёт, пропадают ключи и перчатки, кончаются деньги, рвутся колготки,убегает кофе. Гилозоизм, Нолик, это направление в философии, согласно которомувсе вокруг нас живое, одушевлённое. Все, понимаешь? Вот эта табуретка, мойдраный сапог, отлетающие пуговицы, эскалатор, поезд, платформа в метро, самометро, холодильник, который ты не закрыл. Оно все живое, и оно все сейчас меняне любит.

— Ну, положим, холодильник должен меня не любить, а тебя зачто? — пробормотал Нолик, озадаченно хмурясь. — Слушай, что за бред?

— Это не бред. В это верили не самые глупые люди. Гёте,Джордано Бруно, Дидро. Я не верю, но у меня синдром.

— А денег совсем нет? — осторожно спросил Нолик.

— Есть папина заначка, но я не хочу её трогать. Я даже незнаю, сколько там.

Нолик резко встал, ушёл на кухню. Соня слышала, как онвозится, хлопает дверцей холодильника, сопит, включает воду.

— Я нашёл пельмени. Конечно, нет ни масла, ни сметаны, ноесть горчица, — проворчал Нолик, когда она пришла к нему на кухню. — Слушай,Софи, тебе не кажется, что к приезду твоей мамы неплохо запастись какой-нибудьедой? Завтракать нечем, даже кофе кончился. И не пора ли купить тебе новыесапоги?

— Ты намекаешь на папину заначку? — спросила Соня.

— Я не намекаю. Я говорю прямо и честно. Тебе, Софи,тридцать лет. Для младенчества это слишком много, для старческого маразмаслишком мало. — Нолик принялся ожесточённо трясти солонкой над кастрюлей. —Твои сапоги давно надо выкинуть. Дублёнку тоже. Очнись, Софи, посмотри на себяв зеркало.

— Ты сейчас пересолишь пельмени и останешься без ужина. —Соня взяла со стола пачку его дешёвых сигарет и закурила. — Хочешь сказать, ялахудра?

— Нет, Софи. Ты не лахудра. Ты пофигистка. Тебе все по фигу,кроме твоей биологии.

— Неправда. Я музыку люблю, старый негритянский джаз,бардовские песни, оперу «Евгений Онегин». Я очень много читаю не толькоспециальной литературы, но и художественной, я даже фильм какой-то недавносмотрела по телевизору, забыла, как называется. А то, что я шмотки себе не покупаюи не пользуюсь косметикой, так это не принцип, это нужда, Нолик. Я работаю вбюджетном институте. Знаешь, какая зарплата у старшего научного сотрудника? Трис половиной тысячи рублей. У папы было больше, пять тысяч. Да, он занимался сучениками, но он не брал взяток. Нам хватало на квартплату, на еду, мы купилимашину, два хороших дорогих ноутбука, ему и мне. Конечно, я могла бы одеватьсяприличней, но для этого надо тратить кучу времени и сил на магазины. Ничего мнене идёт, и моего размера никогда нет. Продавщицы либо приставучие, либонадменные. В примерочных почему-то всегда такое освещение, такие зеркала, чтохочется завыть от тоски. Конечно, есть женщины, которые во всех зеркалах, прилюбом освещении смотрят на себя с восторгом и нежностью, но я, Нолик, к этойсчастливой породе не принадлежу. Я ненавижу магазины.