— Он выпустил штурвал? — спросила великая княжна Ольга.

— Хороший вопрос. — Ося одобрительно кивнул. — В кабине ихбыло двое, лётчик и стрелок. Неизвестно, чем бы кончилась эта неравная схватка,если бы мои мешки не рвались на лету. Песок попал австрийцам в глаза, аэропланпотерял управление и стал падать. Но мой шар был пробит в нескольких местах.Внизу я видел бескрайнюю морскую гладь, она стремительно приближалась. Сквозьтолщу воды я мог разглядеть медуз, рыб, огромных китов и маленьких симпатичныхморских коньков. Мир был прекрасен, и я с грустью прощался с ним. Когда дномоей корзины коснулось воды, я потерял сознание.

— Милый мальчик, — сказала Александра Фёдоровна.

Ей явно наскучила Осина болтовня. Но великие княжны уходитьне хотели.

— Как же вы не утонули? — спросила Татьяна.

— Дельфин подобрал меня и принёс к берегу. Но это оказалсянеобитаемый остров. То есть там жили люди, но они были потомками древнихацтеков и практиковали человеческие жертвоприношения.

— Ты потом об этом расскажешь, детка, а сейчас нам пора, —сказала Александра Фёдоровна.

— Нет, подождите ещё немного, это самое интересное, как ясражался с главным ацтекским жрецом. Он был колдун.

— Ося, остановись, — прошептала Таня, склонившись к его уху,— расскажешь потом, сейчас не надо.

— Но как же? Потом я уже ничего не смогу рассказать. Скороявится граф, инспектор госпиталей, и я должен буду спрятаться, сидеть тихо,потому что его превосходительство антисемит. Не исключено, что с ним вместеявится сама императрица, она тоже не любит евреев.

В палате стало страшно тихо. Императрица побледнела. Всесмотрели то на неё, то на Осю. Было слышно частое, возмущённое пыхтение графа.Никто не решался сказать ни слова. В напряжённой тишине вдруг прозвучал тихийсдавленный голос:

— Ваше величество, вы уж не серчайте, простите мальца.

Говорил один из раненых.

— Ой! — испуганно пискнул Ося и спрятался за Таню.

— Милый мальчик, — повторила императрица, когда процессияпокинула палату и двинулась дальше по коридору, — так чем же он всё-таки болен?

— Прогерия, ваше величество, — ответил Свешников, — весьмаредкое заболевание, при котором ребёнок стареет, не успевая вырасти, и умираетлет в одиннадцать-двенадцать от старческих болезней.

— Можно ему помочь?

— Боюсь, что нет, ваше величество.

— Где его родители?

— Он сирота.

— Мы могли бы молиться за него, на все воля Божья. —Императрица возвела глаза к потолку. — Он как будто символ своего несчастногоплемени. Надо его окрестить.

После бурной новогодней ночи в Куршевеле Пётр Борисовичизменился. Он стал пристальнее вглядываться в зеркало. Морщины, мешки подглазами, пятна старческой пигментации, похожие на ржавчину, — всё это он незамечал раньше, а теперь видел как сквозь лупу.

Иногда взгляд его надолго останавливался на платиновыхстрелках наручных часов. Это были отличные часы, они стоили семьдесят тысячевро и шли идеально точно. Но Петру Борисовичу казалось, что они спешат.Слишком быстро крутятся стрелки. Время тает, как будто кто-то ворует его,примерно так же, как воруют нефть, нелегально присосавшись к трубе.

Он вдруг поймал себя на том, что внимательнее смотрит надругих, своих ровесников и тех, кто старше. В глаза бросались разные любопытныемелочи.

Банкир А. красит волосы и брови. Политик Б., главапарламентской фракции, перед выборами что-то сделал с лицом, убрал отеки,разгладил морщины. Руководитель крупного концерна, болезненно толстый исовершенно лысый, уехал куда-то, вернулся худым, подтянутым. На голове настоящиеживые волосы.

Но проходило время — несколько месяцев, год, и лицо политикаБ. опять становилось отёчным и морщинистым, руководитель концерна толстел илысел.

У банкира А. оторвался тромб, и он умер. Банкир былровесником Кольта. Он не курил, не пил спиртного, не баловался травкой. Повыходным прыгал на теннисном корте, зимой нырял в прорубь.

После похорон за поминальным столом Пётр Борисович оказалсярядом со своим давним приятелем, министром В. Министр был старше Кольта навосемь лет.

— Ну что, Вова, что ты думаешь об этом? — тихо спросил Кольтпосле третьей рюмки.

— Да нет, Петюня, брось, ерунда! Если только… — министрнахмурился, помотал головой, очень тихо, одними губами, произнёс несколько имёни вопросительно уставился на Кольта.

— Я не это имел в виду, — грустно улыбнулся Кольт, —конечно, никто ему не помог. Тромб оторвался. Но ведь, по большому счёту, какаяразница?

— Как какая? Очень даже большая!

— Да, возможно, разница есть. Но итог один, Вова. Десятьлет, ну двадцать. А потом? Тромб, опухоль, инфаркт, это ещё ничего, быстро. Аесли инсульт, маразм, паралич?

— Петюня, у тебя депрессия, что ли? — Министр взглянул нанего сочувственно. — Ты смотри, это даром не проходит, особенно в нашемвозрасте. Все болезни от тоски и стресса, надо себя пересиливать и оставатьсяоптимистом.

— Да, Вова, ты прав. Надо оставаться оптимистом, и даже вгроб ложиться с улыбкой.

— Ну, ну, перестань, — министр легонько хлопнул его поплечу, — не закисай, Петя. Конечно, все там будем, с улыбкой или без неё, новедь не завтра.

— М-гм. — Кольт взял стакан воды и залпом выпил. — Я знаю,Вова, закисать нельзя. Но я стал как-то слишком остро чувствовать время. Яотлично помню, что было десять, двадцать лет назад, каким был я, ты, все мы.Время пролетело как один миг. А дальше оно летит ещё быстрей. Десять, двадцатьлет — это практически завтра.

— Всё-таки лучше двадцать, чем десять. — Министр нервнорассмеялся. — Я понял тебя, Петюня. Со мной это тоже бывает. Такая вдруг тосканаваливается, все кажется бессмысленным. Но я смотрю на сына своего, на внучек.Мне интересно, как они растут, в них моя кровь, моё продолжение. Это утешает иотгоняет дурные мысли. Ты бы, Петюня, женился. Когда есть семья, оно все как-толегче.

— Да, наверное, — рассеянно кивнул Кольт и взглянул надвадцатипятилетнюю вдовицу банкира. — Вот он женился, и ему было легче.

Вдовица, модель европейского класса, лицо известнойкосметической фирмы, сидела через стол рядом с молодым телевизионнымпродюсером. Они тихо оживлённо болтали. Рука продюсера лежала на спинке еёстула. Продюсер шептал ей что-то на ушко. Вдовица осторожно, беззвучнохихикала. Почувствовав пристальный взгляд Кольта, она напряглась, слегкаотодвинулась от своего собеседника и сделала траурное лицо.