— Простите, Володя, мне пора в лабораторию. Вам приятногоаппетита и увлекательного вечера у Ренаты!

— И всё-таки вы пойдёте со мной, Федор Фёдорович, — сказалВолодя очень тихо ему в спину.

— Что? — Агапкин развернулся слишком резко и застонал,схватился за шею.

— Прострел? — сочувственно спросил Володя. — Я знаю, этобольно. Надо помассировать и сделать тёплый компресс. Вы, Федор Фёдорович,пойдёте со мной, хотя бы потому, что мой отец терпеть не может, когда в егоотсутствие кто-либо заходит к нему в кабинет и роется в его бумагах.

— Вы ерунду говорите. — Морщась и потирая шею, Агапкинвсё-таки вернулся за стол. — Михаил Владимирович кабинета не запирает и незапрещал мне входить. Я искал книгу.

— Книги стоят на полках. Их нет в запертом ящике. Зато тамспрятана лиловая тетрадь.

— Вы откуда знаете?

— Я здесь живу. — Володя глубоко затянулся, вытянул губытрубочкой, и к потолку поплыли, один за другим, аккуратные колечки дыма. — Еслиотцу донесут, что я открывал ящик, он очень рассердится, наговорит мнерезкостей, но быстро простит. Во-первых, я его сын, а он удивительно чадолюбив.Во-вторых, ему известно, что я ничего не смыслю в медицине и, следовательно,даже прочитав, не пойму ни слова. Но вы, Федор Фёдорович, совсем другое дело.

— Что вы предлагаете? — спросил Агапкин, морщась от боли вшее.

— Не то, что вы думаете. Взламывать ящик и вместе читатьтетрадь мы с вами не станем. Пока я предлагаю только сходить со мной в гости.Ну, не дуйтесь. Согласитесь, хотя бы из простой вежливости. Вы всё-таки спите вмоей комнате, едите со мной за одним столом.

— Ваша Рената интересуется омоложением? — быстро тихоспросил Агапкин.

— Нет, — Володя ласково улыбнулся и погасил папиросу, — онаи без этого молода и прекрасна. Просто ей хочется спасти жизнь хотя бынескольким невинным тварям, которых вы собираетесь резать завтра вечером.

Москва, 2006

Соня вела машину очень осторожно. У неё кружилась голова.Пару раз пришлось припарковаться у обочины, посидеть с закрытыми глазами.

— Нолик, дорогой мой, почему ты до сих пор не получил права?Для мужчины твоего возраста это неприлично, — ворчала она. — Сейчас вот рулилбы за меня, а я бы мирно спала на заднем сиденье.

Нолик её не слышал. Он рассуждал о советско-германскихотношениях накануне Второй мировой войны. Ему не давал покоя лопоухий молодойчеловек в форме лейтенанта СС на фотографиях, рядом с юной Сониной бабушкой и смладенцем, возможно, Сониным отцом, на руках.

— На самом деле война началась не только по злой волеГитлера и Сталина. Все были хороши, и французы с англичанами, и американцы. Ктридцать восьмому разразилась всемирная эпидемия какого-то ошеломительноговранья и предательства на высшем уровне.

— Дипломаты всегда врали, во все века, — лениво заметилаСоня, выруливая на соседнюю полосу, где было меньше машин.

— Да, не спорю. Но перед той войной творилось нечтоособенное. Ни одно соглашение не работало. Договорённости, подписанные вчера,нарушались завтра без всяких предупреждений. Сталин не верил англичанам,Чемберлена терпеть не мог и ждал, что Гитлер нападёт на Великобританию.Чемберлен и Даладье мечтали, чтобы два людоеда, красный и коричневый,перегрызли друг другу глотки. Им было по фигу, что при этом погибнут миллионылюдей в России и в Германии, они подло и беспощадно предали Чехословакию,отдали Польшу на растерзание двум людоедам.

— Нолик, откуда ты все это знаешь? — удивилась Соня.

— Ты забыла? Я с детства люблю военную историю. По Второймировой войне я бы, наверное, диссертацию мог защитить, давать консультациикинодокументалистам и читать лекции. Только ко мне никто не обращается, ислушать меня некому. Тебе интересно?

— Да, очень.

— Когда Молотов и Риббентроп подписали знаменитый пакт,между СССР и Германией завязались не только торговые, но и военные контакты.Например, группа лётчиков «Люфтваффе» обучалась на одном из военных аэродромовв Москве.

— При чём здесь бабушка Вера?

— Она вполне могла работать переводчицей, она же отличнознала немецкий.

Сама не понимая почему, Соня вдруг разозлилась.

— Ну и что? Допустим, она работала переводчицей,познакомилась с молодым лейтенантом СС, сфотографировалась с ним. Что из этогоследует?

— Ничего, — Нолик вздохнул, — познакомилась,сфотографировалась, сначала с ним вдвоём, потом втроём, с младенцем. Младенец —твой папа. Он вырос, через шестьдесят семь лет съездил в Германию, привёзфотографии в портфеле, прятал их от тебя и очень скоро после этого умер.

— Так, все! — крикнула Соня. — Лучше рассказывай дальше проСталина и Гитлера!

— Хорошо, — согласился Нолик, — только орать зачем?

— Извини.

— Не извиню!

Несколько минут ехали молча. Соня свернула к обочине,остановилась, откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.

— Софи, тебе нехорошо? — тревожно спросил Нолик.

— Знаешь, папа всю жизнь был убеждённым коммунистом, — елеслышно пробормотала Соня, не открывая глаз. — Ленина считал святым. Говорил,что сталинские репрессии можно оправдать колоссальным экономическим скачком,индустриализацией и в конечном счёте — победой в войне. Я не спорила с ним.Мама — да, спорила до хрипоты, до визга.

— И правильно делала, — проворчал Нолик.

— Не знаю. Вряд ли. Все равно переубедить не могла.

— Да, наверное, никто бы не смог. Твоему папе казалось, чтолюбой самый невинный антисоветский анекдот косвенно порочит память юнойразведчицы Веры. — Нолик грустно вздохнул. — Всё-таки жалко, что ты росла безбабушки. А твою прабабушку даже я помню, правда, смутно. Она, кажется, ввосемьдесят втором умерла?

— В восемьдесят третьем. Мне было семь. У неё под кроватьюхранился узелок. В нём сухари, зубная щётка, кубик хозяйственного мыла,фланелевые штаны, пояс с резинками, жуткие коричневые чулки. И портрет Ленина,эмалевый, в серебряной рамке, как иконка. До глубокой старости она ездила поРоссии, выступала перед пионерами, рассказывала о своей героической дочери иплакала. Каждый раз искренне рыдала и узелок всегда возила с собой.

— Зачем?

— Эх ты, историк. Вдруг арестуют?

— А портрета дочери в узелке не было?

— Нет. Только Ленин. Понимаешь, ведь из-за этих фотографий впортфеле папа мог умереть. Он вдруг узнал, что жизнь его мамы была совсемдругой и вовсе не совпадает с каноническим житием советской святой. Для негоэто шок, достаточно серьёзный, чтобы вызвать сердечный приступ. Может, сжечь ихк чёрту?