— Куда, ирод?!

— Пусти, сука, пусти, убью! — детина оттолкнул бабу локтем.

Баба упала. Детина размахивал тесаком и глухо рычал.

— Убил уже, насмерть зарезал! Брата родного, мужа моегоубил, ирод! — выла баба, поднимаясь и отряхивая юбку.

Между тем первый, в исподнем, прошёл несколько шагов, рухнулна землю. По глухому стуку упавшего тела, по страшному сдавленному хрипуАгапкин понял: отходит, и сделал быстрое инстинктивное движение к умирающемумужику. Он всё-таки был врач. Но Володя стиснул его запястье, и Агапкин тут жеповиновался, без слов понял: да, зачем вмешиваться? Потом не оберёшьсянеприятностей с полицией, а этому, в исподнем, всё равно уже не помочь. Судя похрипам, по тёмным пятнам на рубахе и на снегу, у него перерезано горло, задетышейные артерии.

Мужик с тесаком добежал до умирающего, застыл над ним. Вдвух шагах застыла баба. На мгновение стало тихо. Агапкин успел разглядетьсовсем близко проход между домами. Ничего не стоило нырнуть туда и исчезнуть изстрашного двора.

— Нельзя помочь, так пойдёмте, — шепнул он на ухо Володе.

Володя ничего не ответил, только крепче стиснул его руку исмотрел, не отрываясь, на мёртвого, на убийцу с тесаком, на бабу.

Убийца упал на колени и принялся тормошить тело, тупо,жалобно повторяя:

— Проша, брат, ну ты чего, а?

Рядом бухнулась на колени баба и тихо, тонко завыла.Простоволосая голова её приклонилась к плечу убийцы. А в освещённом дверномпроёме появилась ещё одна фигура, мальчик лет семи в длинной рубахе. Он зевал итёр глаза.

Володя потянул Агапкина к проходу и быстро, жарко шепнул наухо:

— Шекспир. «Гамлет».

Через минуту они оказались на соседней улице. Там горелифонари. Снег был убран, светились окна в домах, у кинематографа ждалиизвозчики. Закончился последний сеанс, стала выходить публика.

— Нам повезло больше, — тихо заметил Володя, — мы только чтонаблюдали фильму живую, а не придуманную, причём бесплатно.

Навстречу попались двое городовых. Агапкин проводил ихвзглядом и даже открыл рот, но ничего не сказал, тяжело вздохнул и, толькокогда городовые остались далеко позади, нерешительно спросил:

— Может, всё-таки стоило сообщить?

— Зачем? Чтобы превратить высокую драму в бульварныйдетектив? В смерти даже самого ничтожного человеческого существа естьопределённое величие. Но участок, допрос, протокол — это так пошло. Неволнуйтесь, они и без нас найдут труп.

— Убийца успеет уйти.

— А вам что?

— Он ещё кого-нибудь убьёт.

— Обязательно. И вы ничего изменить не сможете. Городовыетоже не смогут. Полиция, жандармерия, армия, казаки — никто не сумеетостановить лавину. Очень скоро тысячи, миллионы таких мужиков с тесаками, свинтовками и пулемётами заполнят улицы Москвы, Петрограда, всей России. Вместоводы в реках потечёт кровь, и события девятьсот пятого покажутся лёгкойопереткой.

— Вы как будто рады этому, — заметил Агапкин.

— Я рад, что лавина сметёт этот пошлый обывательский мирок,уничтожит скучную буржуазность, биржи, банки, департаменты. Государствопрогнило и смердит, — Володя говорил негромко, но пафосно, как на митинге.

— Вы анархист? — спросил Агапкин.

— Не угадали.

— Социал-демократ?

— Не утруждайтесь. Я не принадлежу ни к одному из модныхполитических направлений. Я презираю их, особенно те, которые проповедуютравенство. Равенство — любимая иллюзия рабов, вечный соблазн профаническогобольшинства.

Агапкин молча слушал, косился на Володю, и ему казалось, чтосын профессора не шагает с ним рядом по тёмному Тверскому бульвару, похрустящей подмороженной слякоти вдоль пустых скамеек, а стоит на высокойтрибуне. И одет он не в студенческую шинель, а то ли в пурпурную римскую тогу,то ли в какой-то причудливый средневековый плащ.

Москва, 2006

Пока шли от платной стоянки к зданию аэропорта, Сониныкроссовки пропитались слякотью и затвердели. Соне казалось, что на ногах у неёледяные колодки. В зале прилетов Нолик нашёл свободный стол в кафе, усадилСоню, сам отправился к справочной, поскольку рейса из Сиднея на табло не было.Соня заказала чай и бутерброды. На соседнем стуле валялся тонкий глянцевыйжурнал. Соня принялась листать его и тут же наткнулась на жирный рекламныйзаголовок:

«Омоложение! Использование новейших биоэлектронныхтехнологий. Гибкая система скидок. Быстро, безболезненно, недорого. Гарантиятри года».

Далее следовал короткий наукообразный текст оконсервированных эмбрионах, вытяжке из половых желез орангутанга, моментальномразглаживании морщин и глобальном оволосении головы. Под текстом сияли улыбкамидве красивые женщины. «Угадайте, сколько мне лет?» — спрашивала блондинка.«Главный мой капитал — красота, но нет в мире банка, в котором можно хранитьэту валюту», — признавалась брюнетка.

Прибежал возбуждённый Нолик, сказал, что самолёт из Сиднеясел двадцать минут назад. Тут же у Сони зазвонил мобильный.

— Не волнуйся, я жду багаж. Если сидишь в кафе, допей исъешь всё, что заказала, — услышала она спокойный низкий мамин голос.

Глаза защипало, губы задрожали. Соня вдруг почувствоваласебя совсем маленькой, как будто она стоит у забора на даче в детскомсанатории, вжав лицо между досками, и ещё не видит, но уже точно знает, чтородители приехали забрать её домой.

— Мама, мамочка моя, как же я по тебе соскучилась!

— Ого, я не ослышалась? — хохотнула мама в трубку. — Ты лиэто, Софи, моя строгая учёная дочь?

Вера Сергеевна похудела и выглядела отлично. Дажемногочасовой перелёт никак на неё не подействовал. Пахло от неё какими-тоновыми духами с оттенком полыни. Высокий ворот синего свитера оттенял голубыеглаза, узкие, как будто слегка прищуренные в полуулыбке.

— Я выспалась в самолёте, но съесть там ничего не смогла,кухня на австралийских авиалиниях отвратительная, просто умираю с голода.Холодильник у тебя, разумеется, пустой. Предлагаю заехать куда-нибудьпоужинать.

— Мама, уже ночь, — напомнила Соня.

— Ничего, в Москве можно найти открытый ресторан в любоевремя суток.

— Почему пустой холодильник? — обиженно встрял Нолик. — Явытащил Софи в супермаркет, мы все купили к вашему приезду.