– В больницу, – сказал муж, помогая жене сесть вмашину.

– Нет, ради Бога, домой, – взмолилась Мари. Еестрашила сама мысль вновь оказаться неизвестно где, в совершенно незнакомомместе, ей отчаянно хотелось чего-нибудь привычного, родного. Пока машинамчалась в сторону дома, тахикардия пошла на убыль, а температура, похоже,начала возвращаться к норме.

– Мне уже лучше, – сказала она мужу. –Просто, наверное, что-то не то съела.

Когда добрались домой, мир снова стал таким, каким она егознала с детства. Мари увидела, что муж взялся за телефон и спросила, куда этоон собирается звонить.

– Я собираюсь вызвать врача.

– Не нужно. Посмотри на меня, видишь – все уже впорядке.

У нее вновь был нормальный цвет лица, сердце билось какпрежде, а от недавнего страха не осталось и следа.

Всю ночь Мари металась в тревожном сне и проснулась вуверенности, что в кофе, который они пили перед киносеансом, кто-то подмешалнаркотик. Все это, похоже, просто чья-то глупая и жестокая шутка, и онавознамерилась под конец рабочего дня связаться с полицией и с нею наведаться втот бар, чтобы попытаться найти виновника.

На службе Мари разобрала несколько незавершенных дел, пытаясьс головой окунуться в работу – в ней еще оставались отголоски недавнегостраха, так что нужно было доказать самой, что вчерашнее больше не повторится.

С одним из коллег она начала обсуждать фильм о Сальвадоре имимоходом упомянула, что ей уже надоело целыми днями заниматься одним и тем же.

– Наверное, пора мне на пенсию.

– Вы у нас одна из лучших сотрудниц, – сказалколлега. – А юриспруденция – из тех редких профессий, где возраствсегда только плюс. Отчего бы вам не взять длительный отпуск? Я уверен, что вывернетесь совсем другим человеком.

– Я вообще хочу начать новую жизнь. Пережить настоящуюопасность, помогать другим, делать то, чего до сих пор никогда не делала.

На этом разговор закончился. Она вышла на площадь, пообедалав более дорогом, чем обычно, ресторане и вернулась в контору пораньше.

Именно этот момент и стал началом ее отчужденности.

Остальные сотрудники еще не пришли с обеда, и Маривоспользовалась этим, чтобы пересмотреть дело, до сих пор лежавшее у нее настоле. Она открыла ящик, чтобы достать авторучку, которая всегда лежала наодном и том же месте, но никакой авторучки не обнаружила. Мгновенно пронесласьмысль, что с ней в самом деле происходит что-то странное, раз она не положиларучку на привычное место.

Этого было достаточно, чтобы сердце вновь бешенозаколотилось, и тотчас вернулся весь ужас вчерашнего вечера.

Мари оцепенела. В лучах солнца, проникавших сквозь жалюзи,все приобрело вдруг совершенно иные цвета – более яркие, более резкие, ипри этом саму ее захлестнуло чувство, что в следующую же минуту она умрет. Всебыло совершенно чуждым – и что вообще она делает за этим столом?

Господи, если Ты есть, пожалуйста, помоги мне.

Все тело словно окатило холодным потом: ее захлестнула волнастраха, который невозможно было контролировать. Если бы в этот момент сюдакто-нибудь вошел и увидел ее взгляд, полный ужаса, она бы пропала.

Холод!

Именно холод на улице привел ее вчера в чувство, но каквыбраться на улицу? Она вновь с болезненной отчетливостью воспринимала любуюмелочь происходящего с ней – ритм дыхания (временами у нее было ощущение,что, если бы она осознанно не делала вдохов и выдохов, организм не смог быделать этого самостоятельно), движения головы (образы перемещались с места наместо, словно при движении телекамеры), а сердце колотилось все сильнее, и телоутопало в липком холодном поту.

И – страх. Ничем не объяснимый гигантский страхчто-либо сделать, ступить хоть шаг, выбраться из этой комнаты.

Это пройдет.

Вчера ведь прошло. Но сейчас, когда она на работе, ктознает – пройдет ли? Мари посмотрела на часы – они тоже вдругпредстали как нелепый механизм с двумя стрелками, вращающимися вокруг однойоси, указывая меру времени, и никто никогда бы не смог объяснить, почемуделений на циферблате должно быть двенадцать, а не обычных десять, как и налюбой другой шкале, установленной человеком.

Только не думать о таких вещах. Не то я тотчас сойду с ума.

Сойти с ума. Вот как, наверное, всего точней называется то,что с ней сейчас происходит. Собрав всю свою волю. Мари встала и пошла в туалет.К счастью, коридор был пуст, и она добралась до цели за минуту, котораяпоказалась ей вечностью. Над раковиной она умылась холодной водой, и ощущениезаброшенности в совершенно незнакомый и враждебный мир прошло, но страхостался.

Это пройдет, – уговаривала она себя. – Вчера ведьпрошло.

Мари помнила, что вчера все длилось минут тридцать. Оназаперлась в одной из кабинок и, сев на крышку унитаза, прижала голову кколеням. В этой позе зародыша стук сердца стал невыносимым, и она тут жевыпрямилась.

Это пройдет.

Она оставалась там, все более чужая самой себе, словнозагипнотизированная той безвыходной западней, в которую угодила. Онавслушивалась в происходящее за дверцей кабинки – шаги людей, входящих втуалет и выходящих из него, звуки открываемых и закрываемых кранов,бессмысленные разговоры на банальные темы. Неоднократно кто-то дергал дверцу,но Мари что-то бормотала и дверь оставляли в покое. Особенно грозным и зловещимбыл шум водослива – казалось, он вот-вот развалит здание, увлекая всех впреисподнюю.

Но все-таки страх понемногу проходил, и сердцебиениевозвращалось к нормальному ритму. Хорошо еще, что ее секретарша не отличаласьвнимательностью и вряд ли придала какое-либо значение отсутствию начальницы,иначе за дверцей уже собрались бы все коллеги, допытываясь у Мари, что с нейтакое.

Почувствовав, что она вновь в состоянии себя контролировать,Мари выбралась из кабинки, долго умывалась, потом вернулась наконец в офис.

– У вас, кажется, всю тушь смыло, – заметила однаиз стажерок. – Дать вам мою косметичку?

Мари даже не удостоила ее ответом. Войдя к себе в кабинет,она взяла сумку и сказала секретарше, что уходит домой.

– Но ведь назначено столько встреч! –запротестовала секретарша.

– Здесь не вы даете указания; вы их получаете. Вот исделайте так, как я говорю: отмените встречи.