– Вы пугаете меня, понимаете? – проговорила она. – Скажитечто-нибудь… Вы можете говорить? Если вы действительно стоите там, пожалуйста,поговорите со мной!

Леденящий ужас парализовал ее рассудок и вызвал истерику.Беспомощная женщина рыдала и умоляла неподвижную фигуру, застывшую в углукомнаты: временами она была в полном сознании, но временами как бы плыла впрострации, которая встречается лишь у людей, чей страх так огромен, что грозитбезумием. Джесси обращалась с просьбами к фигуре в углу, рыдая, умолялаосвободить ее от наручников и снова впадала в прострацию. Она чувствовала, чтоее губы шевелятся, и слышала звуки, которые ей удавалось произносить, но, когдаона плыла в прострации, это были уже не слова, а какие-то бульканья и хрипы.Джесси видела фигуру в углу комнаты, слышала свист ветра и лай собаки, но уженичего не понимала.

Она снова и снова смотрела на узкую, уродливую голову, белыещеки и резко очерченные плечи фигуры.., но все более и более ее привлекали рукиэтого странного существа – длинные, тонкие руки, чьи кисти кончались гораздониже, чем это положено нормальным рукам. Неизвестно, сколько времени прошло вэтой прострации (12 – 12 – 12 – пульсировали цифры на часах на шкафу: ониотсчитывали вечность). Потом к ней снова возвращалось сознание, мыслиотодвигали на задний план созерцание наплывающих нестройных образов, а губыопять начинали произносить слова вместо булькающих созвучий. Но послеочередного периода беспамятства она перестала говорить о наручниках и ключах нашкафчике. Теперь слышался лишь тонкий, сдавленный рыданиями шепот полубезумнойженщины, которая умоляла ответить.., только ответить.

– Что вы такое? – всхлипнула она. – Человек? Дьявол?Скажите, кто вы. Богом заклинаю! Ветер свистел. Дверь хлопала и скрипела. Лицофигуры, казалось, изменило выражение.., на нем появилась усмешка. Что-тоужасное и знакомое было в этой усмешке, и Джесси почувствовала, как та грань,за которой начинается безумие и которая пока была далека, теперь приблизилась иисчезла.

"Папа, – прошептала она. – Папочка, это ты? «Тысвихнулась, дура! Твой отец умер в восьмидесятом году, упав в колодец!» –закричала Хорошая Жена, но Джесси не могла теперь выдержать даже этот голос: еенесла волна истерии.

Окрик Хорошей Жены только усугубил ее положение. То, что онумер, не меняло дела. Том Мэхаут похоронен в фамильном склепе в Фолмуте, менеечем в ста милях отсюда. Фигура в углу – несомненно, ее отец. Сутулая спина,одежда и обувь перепачканы грязью после блуждания по окрестным лесам и полям,подальше от людей. Непосильная работа ослабила мышцы рук, которые и свесилисьдо колен. Это был ее отец. Человек, который развлекал ее, нося на своих плечах,когда ей было три годика, и успокаивал ее в шесть лет, когда заезжий клоуннапугал малышку до слез в цирке: который рассказывал ей сказки перед сном довосьми лет: тогда он сказал, что она уже достаточно взрослая, чтобы читатьсамой. Ее отец, который возился с самодельными фильтрами в день затмения, идержал ее на коленях в миг, когда затмение стало полным, ее отец, сказавший:«Ни о чем не думай.., не волнуйся и не оглядывайся». Но, видимо, он все-такиволновался, потому что его голос дрожал и был совершенно не похож на обычныйголос ее отца.

Усмешка на лице фигуры в углу как будто стала шире, ивнезапно комната наполнилась запахом минеральных солей: так пахнет рука послетого, как в ней побывала дюжина мелких монет; так пахнет воздух перед грозой.

– Папа, это ты? – спросила она фигуру в темном углу, иодинокий крик гагары был ей ответом. Джесси чувствовала, как слезы медленнотекут по щекам. И происходило что-то странное. Когда она наконец совершенноубедилась, что это действительно ее отец стоит в углу комнаты, хотя прошло уже12 лет со дня его смерти, ее страх прошел. Раньше она сидела на кровати,подобрав ноги; теперь она свободно раскинула их по кровати. Как только она этосделала, мелькнул обрывок ее сна:

«Папина девочка» – было написано на ее груди помадой.

– Ну давай, – сказала она тени. Ее голос звучал устало, носпокойно. – Ты же за этим пришел, правда? Так давай же. И как бы я могла тебяостановить? Но только обещай, что ты снимешь наручники после этого. Чтовыпустишь меня.

Фигура не отвечала. Она просто стояла, усмехаясь, средисюрреалистических декораций из теней и лунного света. И по мере того, как шлисекунды (12 – 12 – 12 – кричали часы на шкафу, убеждая ее в том, что сама идея текущеговремени является иллюзией, что время остановилось), Джесси подумала, что,по-видимому, воображение сыграло с ней злую шутку: тут, рядом с ней, никого небыло. Она теперь чувствовала себя как флюгер под порывами переменчивого ветра,которые бывают перед приближением урагана.

«Твой отец не может воскреснуть, – произнесла Хорошая ЖенаБюлингейм голосом, который безуспешно пытался продемонстрировать твердость. Тастояла на своем. – Это же не фильм ужасов и не эпизод из „Зоны сумерек“, Джесс:это реальная жизнь».

Но иная часть сознания – та, в которой поселилось многоголосов, и среди них реальные, хотя и незнакомые голоса, а не призраки,вторгавшиеся в сознание совершенно внезапно, – настаивала, что тут некая инаятайная правда, нечто, неподвластное логике. Голос настаивал, что в Том мире всеиначе. «Меняются свойства вещей, – внушал голос, – в особенности когда человекостается один. Когда это происходит, открываются засовы темницы, в которой мыдержим свою фантазию, и она вырывается на свободу».

«Это твой отец. – шептала ближняя часть ее сознания, и стрепетом Джесси узнала в ней смешанный голос разума и безумия. – Это он, несомневайся в этом… Люди почти всегда недоступны призракам и привидениям присвете дня, и даже ночью, если рядом есть другие люди, им удается уберечься оттаких встреч, но когда человек остается один во мраке ночи, преграды падают.Одинокий человек во мраке ночи похож на открытые двери, Джесс, и если он зоветна помощь, неизвестно, какие темные силы могут откликнуться. И кто знает, чтовидит одинокий человек в час своей кончины? Это не подвластно разуму, и,наверное, многие из них умерли просто от страха, что бы ни говорили ихсвидетельства о смерти».

– Я не верю в привидения, – сказала Джесси срывающимсяголосом. Она говорила громко, чтобы показать твердость, которой не было. – Тыне мой отец! Ты вообще никто. Ты просто отблеск лунного света?

Как бы в ответ на ее слова фигура нагнулась вперед; эточем-то напоминало шутливый поклон, и на секунду ее лицо – лицо, которое былослишком реально, чтобы вызвать малейшее сомнение, – вынырнуло из тени. Джессивздрогнула всем телом, когда серебряные лучи луны высветили его черты. Это небыл ее отец; злоба и безумие, которые она увидела на лице ночного гостя, сноваповергли ее в ужас. Мерцающие глаза под красными веками изучали ее из глубокихглазниц в морщинах. Тонкие губы, растянутые в сухой усмешке, обнажалибесцветные коренные зубы и клыки, которые были почти так же велики, как убродячего пса.