Хелен прислонилась к моему плечу. Я обнял ее.

Я впитывал в себя дыхание, тепло ее щеки, запах ее волос. Еемягкая узкая рука украдкой скользнула в мою ладонь. Я почувствовал, какдрогнули ее плечи, когда она глубоко вдохнула, а потом тихо выдохнула.

Вечер продолжался, еще не потеряв полностью дневное тепло.Дважды в течение часа мы слышали отдаленный гул проносящихся по автострадемашин. Этот гул нарастал, достигая громкости почти волчьего воя, а затем быстростихал. Пляшущий свет передних фар как бы в такт звуку сменялся тлеющим краснымсветом задних.

Эта пустыня всецело принадлежала нам.

В гармошке Луи скрывалось волшебство органа. Конечно, вомногом это «играла» сама пустыня — звезды, небо, которое выглядело так, будтоего только что вымыла и отполировала некая космическая хозяйка. Но и Луи… О,Луи, он был настоящим артистом, ведь это он заставил незамысловатый инструментзвучать с совершенством органа, казалось, немыслимым.

Потом Луи плавно усмирил свою музыку, и мы просто сидели,глядя на звезды, на зыбкие очертания своего дредноута, на сухие кусты,пробившиеся сквозь песок, — сидели и всем существом своим ощущали тишину.

Хелен сказала полушепотом:

— Как здесь близко небо.

Сквозь одежду я впитывал тепло ее тела, чувствовал нежнуютяжесть головы, покоящейся на моем плече.

Вдруг все ее тело дрогнуло, будто пробудилось, припало комне, но тут же этот нервный порыв прошел, и оно вновь погрузилось в дремоту.

Откуда-то набежал ветерок, вроде бы слабый, но он принес ссобой холод. И ветер, и холод постепенно нарастали. Хелен прижалась ко мнетеснее. Она поджала ступни, уперлась коленями в мою ногу. На какое-то мгновениетепло возвратилось, потом снова налетел порыв ветра, и Хелен, непроизвольнодрожа, выпрямилась.

— Становится холодно, — заметил Луи.

— Пора спать, — объявила Хелен. — Моя постель с краю,Дональд, ты спишь посередине.

Она пересела на свои одеяла и выскользнула из верхнейодежды. Было слишком темно, чтобы увидеть в свете звезд что-либо, кромеконтуров ее фигуры. Я смотрел на Хелен без любопытства и без застенчивости. Какна прекрасную статуэтку. Она скользнула под одеяла, повертелась, видно,освобождаясь от чего-то ненужного из нижнего белья, потом спокойно, нестесняясь меня, села в постель, натянула пижаму и застегнулась.

— Спокойной ночи, Дональд.

— Спокойной ночи, Хелен.

Луи, слегка смущенный, молчал. Она приподнялась на локте:

— Эй, Луи!

— Что?

— Спокойной ночи, Луи.

— Спокойной ночи, Хелен, — пробормотал он застенчиво.

Мы подождали несколько минут, пока она устроится какследует, потом и мы с Луи разделись и в одном нижнем белье завернулись в своиодеяла.

Мне стало интересно, до какой же степени здесь будетхолодно. Я поймал момент: начинал замерзать кончик носа… Звезды висели в небепрямо у меня над головой. Я начал размышлять, может ли одна из них упасть, аесли это произойдет, то заденет ли она меня; потом я вдруг широко раскрылглаза, и в небе получилось совсем другое расположение звезд. Земля подо мнойбыла твердой, мышцы немного сводило, но чистый свежий воздух, полный жалящегохолода, очистил кровь, выгнал из нутра все яды, и я почувствовал себя такимсвежим, будто проспал целый месяц.

Я закрыл глаза.

Один раз я пробудился — как раз перед рассветом.

Там, где небо только-только начало окрашиваться вбледно-оранжевый цвет, я поймал голубовато-зеленый морозный отблеск; потоморанжевый цвет становился все ярче, как далекое маленькое облачко,погружающееся в алый протуберанец… Я прислушался к спокойному дыханию лежащейрядом девушки, похрапыванию Луи и подумал, не встать ли мне с восходом солнца,чтобы не пропустить эту красоту, и снова закутался в теплые одеяла.

Когда я проснулся, солнце еще высоко стояло над горизонтом,кустарник отбрасывал длинные тени. Одеяла рядом со мной шевелились вовсю: миссХелен Фрамли одевалась под ними. А где Луи?.. Луи склонился над печкой,стоявшей на подножке автомобиля, и запах кофе уже несся оттуда возбуждающейприятной волной.

Нет ничего более умиротворяющего, более жизнеобещающего, чемзапах свежего кофе, да еще тогда, когда чистый воздух проделал свою работу и выосознаете, что зверски голодны.

Хелен Фрамли выпуталась из-под одеял и выпрямилась, стройнаяи прекрасная. В золотых лучах раннего солнца — вся красновато-оранжевая. Онапосмотрела на меня, не без удовольствия отметила, что я ее рассматриваю,внимательно и жадно, и спокойно произнесла:

— Доброе утро, Дональд.

— Доброе утро.

Луи обернулся к нам, потом опять склонился над печкой.

В глазах Хелен читались и мир и веселье.

— Привет, Луи! — негромко крикнула она.

— Привет, — отозвался он, взглянув на нас через плечо.

Хелен закончила одеваться. Помолчала. Задумчиво сказала:

— Я могла бы здесь остаться… Интересно, — почему никто неподумал о такой поездке раньше?

Она стояла лицом к востоку, и солнце ярко освещало ее.Внезапно импульсивным движением она выбросила руки навстречу солнцу, затемсмахнула слезинку, та упала на песок, а девушка села и стала надевать туфли.

Организатор быта, Луи сказал:

— Каждому будет по полчашки воды, и не больше.

— А завтрак? — спросил я.

— Будет готов через пять минут.

Мы умылись, почистили зубы и расселись на одеялах.

Луи подал золотистый кофе, умело поджаренный, хрустящий, ноне пересушенный бекон с привкусом ореха, как мне показалось. Он развелнебольшой костерок, дождался, когда от него остались одни алые угли, окружил ихкамнями, установил на них сетку, и на этой импровизированной решетке превратилтонкие ломтики французской булочки в золотистые тосты, блестящие намазанным наних маслом.

Каждая новая порция тостов удивительным образом прибавляламне силы. Я чувствовал себя так, что и без уроков бокса готов был сразиться слюбым мужчиной — за эту землю, за небо, за девушку, сразиться и победить его.

После завтрака посидели, покуривая сигареты и впитывая теплосолнечных лучей. Я посмотрел на Луи. Оба перевели взгляд на Хелен. Она кивнуланам, мы принялись скатывать одеяла и запихивать их в наш милый старыйдрандулет. Все — молча. В словах не было нужды.

Полчаса спустя двинулись, громыхая, в путь — через пустыню.Мотор непрерывно чихал, но непостижимым образом держал свои тридцать семь мильв час.