Я взглянул на часы.

Прошло больше двух часов с тех пор, как мы с Луи расстались.

Я прикрепил записку к рулевому колесу: «Вернусь через десятьминут. Не уходи». И пошел сделать еще несколько телефонных звонков.

Совершенно нерезультативных.

Вернувшись, я обнаружил, что записка так и осталасьнетронутой. Я завел машину и поехал обратно, к нашему домику.

Хелен подметала пол. Голова повязана носовым платком, чтобыуберечь волосы от пыли.

— Привет, — сказала Хелен, когда я внес в домик купленныемоим тренером продукты. — Что ты сделал с Луи?

— Не знаю, что случилось. Он ушел за покупками. Я велелподождать меня в машине, когда вернется. Сроку дал ему полчаса. Я ждал большечаса, а потом без Луи прикатил к тебе.

Она сняла платок, поставила метлу в угол, зашла в ванную,вымыла руки и вышла оттуда, втирая в кожу какой-то приятно пахший крем.

— Ну, что ж, Дональд, у нас появился неплохой момент дляразговора.

— О чем?

— О многом.

Я присел рядом с Хелен на маленькую кушетку. Она поднялась снее и пересела на стул, лицом ко мне.

— Я хочу видеть твое лицо, — сказала она. — Если тысобираешься мне лгать, я увижу.

— Начало разговора не слишком вдохновляет…

— Ты мне нравишься, Дональд.

— Вот это — приятное начало.

— Ты мне понравился с первого раза, как я тебя увидела.

— К чему ты ведешь? — спросил я уже серьезно.

— Да. Проще простого девчонке-симпатяшке напустить на себяскромный вид и, если кто-то… ну, например, ты… на нее положил глаз, очень,очень мягко привадить к себе. Я так не делаю. Когда мне кто-то нравится, явлюбляюсь в него по уши. А когда мне кто-то не нравится, он мне просто ненравится, вот и все.

Понимаешь?

Я кивнул.

— Та, первая ночь в пустыне, — сказала Хелен, — одна изсчастливейших ночей в моей жизни. Вторая ночь была почти так же хороша.

— А теперь?

— Теперь же мне все это не нравится.

— Почему?

— Я думала, мы тянемся друг к другу.

— Так оно и есть.

Лицо Хелен исказилось, как от боли. Она посмотрела мне прямов глаза.

— Неправда. Ты охладел ко мне. И я думаю, что знаю, из-зачего… Этот рэкет, мое мошенничество как способ жизни… Так?

— Я к тебе не охладел, Хелен. Ты мне нравишься. Все больше ибольше.

— Да? Допустим, что так. — Она помолчала. — Как бы то нибыло, но мое сотрудничество с Кулаком, машинный этот рэкет… Я жила на свойстрах и риск, зная, что я по одну сторону закона, а полиция — по другую.

Впрочем, и «быки», и служащие казино тоже сплошь и рядомпреступают закон. У меня много раз они вымогали деньги. Даже Кулак попадалсяпару раз. Вот почему я и смотрю на полицию… ну, как на полицию.

Я молчал.

Она отвела глаза, устремив их на кончик своей туфли.

— Ну, Дональд, я же не говорю, что ты… — пробормотала она, —если ты думаешь, что мне что-то известно об убийстве Кулака, и ты решил, что ярасколюсь из-за симпатии к тебе, из-за… взаимной нашей симпатии… Ты решилразыграть для меня спектакль, сделать вид, что бросил частный сыск, и такимобразом вытянуть из меня то, что я знаю… — Она вдруг сбилась, покраснела, потомвнезапно успокоилась, уставившись на меня своими темно-серыми глазами. — Таквот, Дональд, мне кажется, что я тогда в самом деле могла бы тебя убить… Еслиты таким образом меня дурачишь…

— Тогда я не поставил бы тебе это убийство в вину.

Она продолжала изучающе смотреть на меня.

— Собираешься что-нибудь добавить?

Я улыбнулся и покачал головой.

Она резко встала.

— Будь ты проклят, Дональд! Хотела бы я знать, что ты сомной сделал!.. Но вот что, — я ведь уверена, что ты продолжаешь расследование.Но тогда запомни, что я тебе сказала!

— Обязательно запомню. Но… Как ты думаешь, где сейчас Луи?

— Откуда мне знать? Ты дал ему денег?

— Да.

— Он все-таки какой-то странный, этот Луи.

— В каком смысле?

— Получает удовольствие от драки.

— Еще?

— Не знаю. Все идет от этой любви мужчин к дракам. Они всестановятся чокнутыми рано или поздно.

И Кулак тоже был отчасти таким. Это помогает им жить.

Не видеть вещи так, как вижу я… И ты… Послушай, Дональд, тывпрямь надеешься, что чуть погодя, если ты будешь рядом, то я настолько потеряюголову, что все разболтаю?

— Я как-то об этом не задумывался.

— Самое время задуматься.

— Ладно, задумаюсь.

— Если ты когда-нибудь попытаешься расспрашивать меня обэтом, я… тебя убью. Я… я не только тебя возненавижу, но… но… со мной ужасноепроизойдет что-то, Дональд. Я потеряю опору. Пожалуйста, Дональд, дай мне шансначать человеческую жизнь. Если это спектакль, давай кончим его прямо сейчас, итогда, может быть, я смогу все это пережить. Если я прожду еще несколько дней втаком состоянии…

— У тебя здесь, в Рино, есть друзья? — спросил я, меняя темуразговора.

— Нет.

— Куда же ты пойдешь и чем станешь заниматься?

Ее взгляд стал жестким.

— Слушай, неужели ты думаешь, что тебе удастся меняиспугать? Если зайдет речь о том, что единственный выход — пойти к кому-то насодержание, я тут же приму большую дозу снотворного… Я могу рвануть отсюдапрямо сейчас, безо всего, кроме рук… Ну, в общем, я проживу, Дональд… Во всякомслучае, тут же не побегу продаваться.

— Что же станешь делать?

— Не знаю. Что-нибудь подвернется. Ну так как?

Собираться?

— Что касается моего желания, то — нет.

— Ты не откроешься?

— Ты не хочешь рассказать мне, что тебе известно проубийство Кулака… Я надеюсь, что ты этого никогда и не захочешь, и не сделаешь.

— Ах ты, Дональд-путешественник… Я тебе выскажу все сразу.Черт тебя побери! Ты можешь выкачать из меня все, что тебе нужно. Можешьспрашивать меня о чем угодно, и я все тебе расскажу. Но если ты спросишь меня оКулаке, о той ночи, когда его кокнули, я… Я… ну, наверное, расколюсь, но кактолько ты задашь мне этот вопрос, я буду точно знать, зачем ты сталпутешествовать со мной. — Движением руки она обвела автостоянку. — А когда ябуду знать наверняка, что ты все это проделал, чтобы я не в состоянии быласказать «нет», о чем бы ты меня ни спросил… мне будет… так плохо, так плохо,что я никогда не сумею вновь почувствовать себя человеком и думать, что в мирееще осталась какая-то порядочность… Ты до конца меня понял?