С чиновником вопрос был улажен. Но шляпницы из мастерскоймадам Котти, кухарки и горничные, дворники, разносчики газет шептались,глазели, стерегли у подъезда, показывали пальцами на Осю, на МихаилаВладимировича.

Однажды в дверном проёме возникло бледное длинное лицососеда сверху, спирита Бубликова. Михаил Владимирович пригласил его на чашкучая.

— Неужели вы, Аркадий Аполлинарьевич, человек, знакомый стончайшими инфернальными субстанциями, готовы поверить, что мне, невежде,скромному военному лекарю, может открыться древняя и самая сокровенная тайнавысших сфер?

Неизвестно, удовлетворил ли этот разговор Бубликова, нобольше он профессора не беспокоил. Репортёр Вивариум оказался куда настырнее.

— Не волнуйтесь, Татьяна Михайловна, — сказал Худолей,заметив, как вздрогнула Таня от очередной волны шума из прихожей, — ваш братвместе с господином Агапкиным сумеют утихомирить мерзавца, он забудет сюдадорогу.

— Скоро папа вернётся. У него сегодня две тяжёлые операции,— сказала Таня, — только Вивариума ему не хватает.

— Ваш отец поразительный человек. Сколько жизней он спас, иещё спасёт. Скажите, он тоже православный христианин?

— Да. Надеюсь, его вы не собираетесь гипнотизировать?

— Ну, Татьяна Михайловна, зачем вы так? — нахмурилсяХудолей. — Я просто любовался вами, никакого гипноза я не использовал. А что,вы чувствовали нечто необычное, когда я смотрел на вас?

— Нет. Просто немного странно.

Ещё раз хлопнула дверь, что-то громыхнуло, потом стало тихо.Через минуту Володя и Агапкин вошли в гостиную. Володя тяжело плюхнулся вкресло, положил ноги на низкий журнальный стол и закурил.

— Таня, я обещаю вам, что этот человек никогда больше нивас, ни Михаила Владимировича не побеспокоит, — сказал Агапкин и сдержаннопоклонился.

— Светик хочет стать писателем.

Звонок Наташи застал Кольта в Берне. Он прилетел в Швейцариюна очередное заседание международной ассоциации банкиров.

— Хорошо, пусть напишет что-нибудь, — сказал он и отключилтелефон.

Пётр Борисович ехал в отель с банкета, он очень устал, но неот заседаний. Они были недолгими и вовсе не утомительными. Устал он от себя, отсвоей тоски, от беспощадного движения времени. Только что был двухтысячный год,а сейчас кончается май две тысячи четвёртого. С той памятной новогодней ночи вКуршевеле пролетело три с половиной года. У Петра Борисовича стало всё настойчивейболеть сердце, появилась одышка, заныли суставы. Его уже не радовали удачныесделки, колоссальные прибыли, роскошные перспективы совместных инвестиций.Иногда у него перед глазами вставало лицо археолога Орлик, тревожное,испуганное, счастливое. Он даже думал, не разыскать ли её? Достаточно былопозвонить Тамерланову, но тут же возникал вопрос: зачем?

С Тамерлановым они расстались нехорошо, холодно, как никогдапрежде не расставались. Конечно, губернатор давно забыл и простил дурацкийвопрос — не надоест ли ему Маша. Дело не в словах. Раньше Тамерланов был такимже, как Кольт, сильным холодным одиночкой, и они понимали друг друга. Нопоявилась Маша, и Тамерланов как будто выбыл из команды. Наверное, именнопоэтому так легко согласился сдать наркобаронов. Ему хотелось расчиститьпространство вокруг себя и своей Маши.

Портье с лицом академика протянул Кольту ключ от номера.Бесшумный зеркальный лифт вознёс его на седьмой этаж. С балкона президентскоголюкса старого пятизвёздочного отеля открывался изумительный вид на ночнойгород. Кольт стоял на балконе, бесцельно слонялся по огромному номеру,несколько раз включал и выключал телевизор, шуршал газетами, смотрелся взеркала, лежал в джакузи. Одна унылая, упорная мысль не давала ему покоя,крутилась в голове, как заевший диск.

Здесь красиво и удобно. Каждая деталь интерьера — маленькийшедевр, созданный ради того, чтобы ему, Петру Борисовичу Кольту, было приятносмотреть, прикасаться, пользоваться. Ну и что? Через пару дней он улетитотсюда, а в сказочный номер вселится кто-то другой. Вся эта красота будетприветливо улыбаться другому, радовать чужие глаза, как будто его, ПетраБорисовича, никогда здесь не было и вообще не существует на свете. Что от негоостанется? Только пара-тройка тысяч евро на счету отеля. И очень скоро, так жепросто и естественно, как этот отель, он покинет жизнь, исчезнет. Чтоостанется? Пара-тройка миллиардов на банковских счетах, в ценных бумагах и внедвижимости.

В половине третьего он принял лёгкое снотворное.

В семь он проснулся в холодном поту, долго стоял под душем,заказал завтрак в номер, включил телефон. Он решил позвонить Гоше, поставщикудевушек, чтобы срочно прямо сюда, в Берн, прислали какую-нибудь новую подружку.Хотя бы так, если не получается иначе. Хотя бы так.

Но он не успел набрать номер, телефон зазвонил.

— Светик хочет стать писателем.

— А ты? — спросил он Наташу. — Ты чего хочешь?

Она молчала минуты три, наверное, пыталась переваритьнеожиданный вопрос, но, видимо, не смогла и спросила:

— В каком смысле?

— В самом прямом. Ты чего-нибудь хочешь для себя, а не дляСветика?

— Я? Для себя? Ну, не знаю. Хочу немного свободного времени.

— Зачем?

— Мне пора делать глубокий пилинг и подтяжку, у меня овалоплыл, это минимум две недели. Слушай, ты понял, что я сказала? Светик хочетстать писателем!

— Зачем?

— Ну как? Сейчас все пишут, это модно. И потом, это шикарныйпиар-повод. Можно зафигачить такой проект! Супер! Я уже договорилась с двумяиздательствами, если ты вложишься в рекламу, можно даже прибыль получить.Светик очень хочет, она так загорелась, она уже заказала платье и два костюмадля презентаций книги.

— Погоди, она что, уже написала что-то?

В дверь постучали. Горничная вкатила столик, накрытый белойсалфеткой.

— Издеваешься? Нет, конечно!

— Ну так пусть сначала напишет.

Горничная бесшумно удалилась. Кольт хлебнул ледяногоапельсинового соку.

— Петя, с тобой всё в порядке? — спросила Наташа. Голос втрубке звучал тихо и испуганно.

— Пусть сначала напишет! — повторил Кольт.

— Как? Сама? Она же не умеет! — панически прошептала Наташа.

Кольт ничего не ответил. Он выключил телефон, бросил его наковёр и принялся намазывать маслом горячую булочку.