– П-позвольте со своей стороны, то есть, собственно, сос-стороны Российского государства, которое я здесь представляю… То есть,конечно, не я, а господин к-консул… – понёс невнятицу Эраст Петрович, волнуясьи оттого заикаясь больше обычного.

Софья Диогеновна, услышав про государство, испуганновытаращила блекло-голубые глаза, закусила край платка. Фандорин сбился и умолк.

Хорошо, выручил Сирота. Ему, похоже, подобная миссия была невнове.

– Всеволод Витальевич Доронин просил передать вам своиглубокие соболезнования, – сказал письмоводитель, церемоннопоклонившись. – Господин вице-консул подпишет необходимые бумаги, а такжевручит вам денежную субсидию.

Две сироты, пронёсся в голове у титулярного советникадурацкий каламбур, совершенно неуместный при столь печальных обстоятельствах.Спохватившись, Фандорин вручил девице пять казённых монет и две личныхдоронинских, к которым, слегка покраснев, присовокупил ещё горсть своихсобственных.

Манёвр был правильный. Софья Диогеновна всхлипыватьперестала, сложила мексиканское серебро в ладошку, быстро пересчитала и тоженизко поклонилась, показав затылок с уложенной кренделем косой:

– Благодарствуйте, что не оставили попечением круглуюсироту.

Волосы у неё были густые, красивого золотисто-пшеничногооттенка. Пожалуй, Благолепова могла бы быть недурна, если б не мучнистый цветкожи и не глуповато-испуганное выражение глаз.

Сирота подавал чиновнику какие-то знаки: сложил щепотьюпальцы и водил ими по воздуху. А, это он про расписку.

Эраст Петрович пожал плечами – мол, неудобно, после. Нояпонец сам подсунул листок и барышня медленно расписалась карандашом, поставивкудрявую завитушку.

Сирота сел к столу, достал бумагу, переносную чернильницу.Приготовился выписывать свидетельство о смерти.

– По какой причине и при каких обстоятельствахпроизошла кончина? – деловито спросил он.

Лицо Софьи Диогеновны сразу же расплылось в плачущейгримасе.

– Папенька пришли утром, часу в седьмом. Говорит,нехорошо мне, Сонюшка. Что-то грудь ломит…

– Утром? – переспросил Фандорин. – У негочто, была ночная работа?

Не рад был, что спросил. Слезы хлынули из глаз Благолеповойручьями.

– Не-ет, – завыла она. – В «Ракуэне» всю ночьсидел. Это заведение такое, вроде кабака. Только у нас в кабаках водку пьют, ау них дурную траву курят. Я в полночь ходила туда, упрашивала: «Тятенька,пойдёмте домой. Ведь всё опять прокурите, а у нас за квартиру не плочено, имасло для лампы кончилось». Не пошёл, прогнал. Чуть не прибил… А как утромпритащился, в кармане уже ничего не было, пусто… Я ему чаю даю. Он стаканвыпил. Потом вдруг посмотрел на меня и говорит, тихо так: «Всё, Соня, помираюя. Ты прости меня, дочка». И головой в стол. Я давай его трясти, а он мёртвый.Смотрит вбок, рот раскрыл…

На этом печальный рассказ прервался, заглушённый рыданиями.

– Обстоятельства понятны, – важно объявилСирота. – Пишем: «Скоропостижная кончина вследствие естественных причин»?

Фандорин кивнул, перевёл взгляд с плачущей девицы напокойника. Что за странная судьба! Умереть на краю света от лихого китайскогозелья…

Письмоводитель скрипел пером по бумаге, Софья Диогеновнаплакала, вице-консул мрачно смотрел в потолок. Потолок был необычный, обшитыйдосками. Стены тоже. Будто в ящике находишься. Или в бочке.

От нечего делать Эраст Петрович подошёл, потрогал шершавуюповерхность рукой.

– Это папенька саморучно обшивал, – гнусавымголосом объяснила Благолепова. – Чтоб как в кубрике. Он когда юнгойплавал, корабли ещё сплошь деревянные были. Однажды посмотрел на стенку и вдругкак рукой замашет, как закричит: «Имя – судьба смертного, и никуда от неё неденешься! Как назвали, так всю жизнь и проживёшь. Уж я ль не трепыхался? Изсеминарии в море сбежал, по каким только морям не плавал, а доживаю всё одноДиогеном – в бочке».

И, растрогавшись от воспоминания, залилась слезами пущепрежнего. Титулярный советник, морщась от сострадания, протянул СофьеДиогеновне свой платок – её собственный было впору выжимать.

– Спасибо вам, добрый человек, – всхлипнула она,сморкаясь в тонкий батист. – А только ещё больше, во веки веков была вамблагодарна, если б помогли имущество моё вызволить.

– Какое имущество?

– Японец, кому папенька катер продали, не до концаденьги выплатил. Сразу все не дал, сказал: «До смерти укуришься». Частямиотсчитывал, и ещё семьдесят пять иен за ним осталось. Шутка ли! Бумаги меж нимине было, у японцев не заведено, так я в опасении, что не отдаст мне горбун,обманет сироту.

– Почему г-горбун?

– Так горбатый он. И спереди у него горб, и сзади.Сущий монстра и разбойник. Боюсь я его. Сходили бы со мной, господин чиновник,как вы есть дипломат от нашего великого отечества, а? Уж я бы за вас так Богамолила!

– Консульство не занимается взиманием долгов, –быстро сказал Сирота. – Не положено.

– Я мог бы в частном п-порядке, – предложилжалостливый вице-консул. – Как найти этого человека?

– Тут недалеко, за речкой. – Девица сразуперестала плакать, смотрела на Фандорина с надеждой. – «Ракуэн»называется, это по-ихнему «Райский сад». Папенька на тамошнего хозяина работал.Его Сэмуси зовут, Горбун. Что папенька в море зарабатывал, всё этому кровососуотдавал, за зелье.

Сирота нахмурился:

– «Ракуэн»? Знаю. Совсем скверное заведение. Там бакуто(это такие очень плохие люди) играют в кости, там продают китайский опиум.Стыдно, конечно, – извиняющимся тоном добавил он, – но Япония невиновата. Йокогама – открытый порт, здесь свои порядки. Однако дипломатупоявляться в «Ракуэне» никак нельзя. Может произойти Инцидент.

Последнее слово было произнесено с особенным нажимом,письмоводитель даже поднял палец. Эрасту Петровичу попадать в Инцидент, да ещёв первый же день дипломатической службы, не хотелось, но разве можно оставитьбеззащитную девушку в беде? Опять же на опиумокурильню посмотреть интересно.

– Устав консульской службы предписывает помогатьсоотечественникам, оказавшимся в крайности, – строго сказал Фандорин.

С уставом письмоводитель спорить не посмел. Вздохнул исмирился.

* * *

В притон отправились пешком. Эраст Петрович принципиальноотказался ехать на рикше из консульства к Благолеповой, не поддался и теперь.