Всё в туземном квартале молодому человеку было в диковину: ихлипкие, на живую доску сколоченные лачуги, и бумажные фонарики на столбах, инезнакомые запахи. Японцы показались чиновнику чрезвычайно некрасивыми.Низкорослые, щуплые, с грубыми лицами, ходят как-то суетливо, вжав голову вплечи. Особенно огорчили женщины. Вместо чудесных ярких кимоно, какие Фандоринвидел на картинках, японки носили какие-то блеклые бесформенные тряпки.Мелко-мелко переступали чудовищно косолапыми ногами, а ещё у них были совершенночёрные зубы! Это жуткое открытие Эраст Петрович сделал, когда увидел на углудвух болтающих кумушек. Они посекундно кланялись друг другу и широко улыбались,похожие на двух маленьких чернозубых ведьм.

И все же титулярному советнику нравилось здесь гораздобольше, чем на чинном Банде. Вот она, истинная Япония! Пусть неказиста, но издесь есть свои достоинства, стал делать первые выводы Эраст Петрович. Невзираяна бедность, всюду чистота. Это раз. Простолюдины чрезвычайно вежливы и в нихне чувствуется приниженности. Это два. Третьего аргумента в пользу ЯпонииФандорин пока придумать не смог и отложил дальнейшие умозаключения на будущее.

– За Ивовым мостом начинается стыдный квартал, –показал Сирота на изогнутый деревянный мост. – Чайные дома, пивные дляморяков. И «Ракуэн» тоже там. Вон, видите? Напротив шеста с головой.

Ступив на мост, Эраст Петрович посмотрел в указанномнаправлении и замер. На высоком шесте торчала женская голова со сложноуложенной причёской. Молодой человек хотел поскорей отвернуться, но чутьзадержал взгляд, а потом уже не смог оторваться. Мёртвое лицо было пугающе,волшебно прекрасно.

– Это женщина по имени О-Кику, – объяснилписьмоводитель. – Она была самой лучшей куртизанкой в заведении«Хризантема» – вот этом, с красными фонариками у входа. О-Кику влюбилась водного из клиентов, актёра Кабуки. Но он охладел к ней, и тогда она отравилаего крысиным ядом. Сама тоже отравилась, но её вырвало, и яд не подействовал.Преступнице промыли желудок и потом отрубили голову. Перед казнью она сочинилакрасивое хокку, трехстишье. Сейчас переведу…

Сирота закрыл глаза, сосредоточился и нараспевпродекламировал:

Ночью ураган,

На рассвете тишина.

То был сон цветка.

И объяснил:

– «Цветок» – это она сама, потому что «кику» значит«хризантема». «Ураган» – это её страсть, «тишина» – это предстоящая казнь, а«сон» – человеческая жизнь… Судья повелел держать голову перед входом в чайныйдом в течение одной недели – в назидание другим куртизанкам и в наказаниехозяйке. Мало кому из клиентов понравится такая вывеска.

Фандорин был впечатлен и рассказанной историей, и японскимправосудием, а более всего удивительным стихотворением. Софья Диогеновна жеосталась безучастной. Она перекрестилась на отрубленную голову без чрезмерногоиспуга – должно быть, за годы жизни в Японии привыкла к особенностям туземногоправосудия. Гораздо больше барышню занимало скверное заведение «Ракуэн» –Благолепова смотрела на крепкую дубовую дверь расширенными от страха глазами.

– Вам нечего бояться, сударыня, – успокоил еёЭраст Петрович и хотел войти, но Сирота подскочил первым.

– Нет-нет, – заявил он с самым решительнымвидом. – Это моя обязанность.

Постучал и шагнул в тёмный проход, который Фандорин мысленноокрестил «предбанником». Дверь немедленно захлопнулась, очевидно, приведённая вдействие невидимой пружиной.

– Это у них порядок такой. По одному впускают, –объяснила Благолепова.

Дверь снова открылась, вроде как сама по себе, и Фандоринпропустил даму вперёд.

Софья Диогеновна пролепетала:

– Мерси вам, – и исчезла в предбаннике.

Наконец, настал черёд титулярного советника.

Секунд пять он стоял в полнейшей темноте, потом впередиоткрылась ещё одна дверь, и оттуда пахнуло потом, табаком и ещё каким-тостранным сладковатым ароматом. «Опиум», догадался Эраст Петрович, принюхиваясь.

Невысокий, кряжистый молодец (рожа хищная, на лбу повязка скакими-то каракулями) стал хлопать чиновника по бокам, щупать под мышками.Второй, точно такого же вида, бесцеремонно обыскивал Софью Диогеновну.

Фандорин вспыхнул, готовый немедленно положить конец этойнеслыханной дерзости, но Благолепова быстро сказала:

– Это ничего, я привыкшая. Иначе у них нельзя, больномного лихих людей ходит. – И прибавила что-то по-японски, судя по тонууспокаивающее.

Сироту уже пропустили – он стоял чуть в стороне и всем своимвидом изображал неодобрение.

Чиновнику же было интересно.

На первый взгляд японский вертеп здорово напоминалхитровский кабак наихудшего сорта – из тех, где собираются воры и фартовые.Только на Хитровке сильно грязней и пол весь заплёван, а здесь, прежде чемступить на устланное циновками пространство, пришлось снять обувь.

Софья Диогеновна ужасно смутилась, и Фандорин не сразупонял, отчего. Потом заметил – у бедной девицы нет чулок, и деликатно отвёлглаза.

– Ну, который здесь ваш должник? – бодро спросилон, озираясь.

Глаза быстро привыкли к тусклому освещению. В дальнем углу,на тюфяках лежали и сидели какие-то неподвижные фигуры. Нет, одна шевельнулась:тощий китаец с длинной косой подул на фитиль диковинной лампы, что стояла подленего; пошевелил иголкой маленький белый шарик, подогреваемый на огне; сунулшарик в отверстие длинной трубки и затянулся. Несколько мгновений качалголовой, потом откинулся на валик, затянулся снова.

Посередине помещения, у стола с крохотными ножками, сидело сполдюжины игроков. Ещё несколько человек не играли, а наблюдали – всёточь-в-точь, как в каком-нибудь «Лихаче» или «Полуштофе».

Хозяина Фандорин опознал без подсказки. Полуголый мужчина снеестественно раздутой верхней частью туловища тряс какой-то стаканчик, потомвыбросил на стол два кубика. Ну, понятно – режутся в кости. Удивительно былото, что результат игры не вызвал у сидящих вокруг стола никаких эмоций. У насвыигравшие разразились бы радостными матюгами, а проигравшие – тоже матюгами,но свирепыми. Эти же молча разобрали деньги, большая часть которых досталасьгорбуну, и принялись потягивать из чашечек какую-то мутноватую жидкость.

Воспользовавшись перерывом, Софья Диогеновна подошла кхозяину и, униженно кланяясь, стала его о чем-то просить. Горбун слушал хмуро.Один раз протянул: «Хэ-э-э» – будто удивился чему-то (Эраст Петрович догадался,что это реакция на сообщение о смерти капитана). Дослушав, мотнул головой,буркнул: «Нани-о иттэрунда!» – и ещё несколько коротких, рокочущих фраз.

Благолепова тихо заплакала.