– Нет, он не имел чести быть знакомым с отцомжелтоволосой госпожи, но вчера ночью он видел, как она приходила за своимродителем в «Ракуэн». Он был очень общительный человек. Одни от опиумазасыпают, другие, наоборот, становятся весёлыми и разговорчивыми. Старыйкапитан не умолкал ни на минуту, всё рассказывал, рассказывал.

– Что рассказывал? – рассеянно спросил Фандорин,доставая часы.

Без четверти восемь. Если придётся ехать с консулом напресловутый Холостяцкий бал, то хорошо бы перед этим принять ванну и привестисебя в порядок.

– Про то, как возил трех пассажиров в Токио, к причалуСусаки. Как ждал их там, а потом привёз обратно. Они говорили на сацумскомдиалекте. Думали, что гайдзин не поймёт, а капитан давно по японским морямплавает, все диалекты понимать научился. У сацумцев были с собой длинныесвёртки, а в свёртках мечи, он разглядел одну из рукояток. Чудная, покрытакамиясури. – Здесь Сирота запнулся, не зная, как перевести трудноеслово. – Камиясури – это такая бумага, вся в стеклянной крошке. Еёиспользуют, чтобы делать поверхность дерева гладкой…

– Наждаковая?

– Да-да! Наж-да-ковая, – медленно повторил Сирота,запоминая.

– Но разве рукоятка может быть наждаковой? Ладоньраздерёшь.

– Конечно, не может, – согласился японец. –Но я всего лишь перевожу.

Он велел якудзе продолжать.

– Эти люди очень плохо говорили про министра Окубо, называлиего Ину-Окубо, то есть «Собака Окубо». Один, сухорукий, который у них застаршего, сказал: «Ничего, завтра он от нас не уйдёт». А когда капитан ихпривёз в Йокогаму, они велели завтра за час до рассвета быть на том же месте идали хороший задаток. Капитан рассказывал про это всем, кто оказывался рядом. Иговорил, что посидит ещё немного, а потом пойдёт в полицию и ему там дадутбольшую награду, потому что он спасает министра от злоумышленников.

Переводя рассказ бандита, Сирота всё больше хмурился.

– Это очень тревожное сообщение, – объяснилписьмоводитель. – Бывшие самураи из княжества Сацума ненавидят своегоземляка. Они считают его предателем.

Он принялся расспрашивать коротышку, но тот рассмеялся ипренебрежительно махнул рукой.

– Говорит, всё это чушь. Капитан был совсем пьяный отопиума, у него заплетался язык. Наверняка ему примерещилось. Откуда у сацумскихсамураев деньги платить за паровой катер? Они все голодранцы. Хотели бызарубить министра – пошли бы в Токио пешком. И потом, где это видано –обматывать рукоятку меча наж-да-ковой бумагой? Старый гайдзин просто хотел,чтобы его слушали, вот и плёл небылицы.

Эраст Петрович и Сирота переглянулись.

– Ну-ка, пусть расскажет во всех п-подробностях. Чтоещё говорил капитан? Не случилось ли с ним чего-нибудь?

Якудза удивился, что его история вызвала такой интерес, ноотвечал старательно:

– Больше он ничего не говорил. Только про награду.Заснёт, потом проснётся и снова про то же. Пассажиров он, наверно, и в самомделе возил, но про мечи – это ему, конечно, от опиума приснилось, все такговорили. И ничего особенного с капитаном не случилось. Сидел до рассвета,потом вдруг встал и ушёл.

– «Вдруг»? Как именно это п-произошло? – сталдопытываться Фандорин, которому история про таинственных сацумцев что-то ужасноне понравилась – особенно в связи со скоропостижной кончиной Благолепова.

– Просто встал и ушёл.

– Ни с того ни с сего? Якудза задумался, припоминая.

– Капитан сидел и дремал. Спиной к залу. Кажется, сзадикто-то проходил и разбудил его. Да-да! Какой-то старик, совсем пьяный. Онпошатнулся, взмахнул рукой и задел капитана по шее. Капитан проснулся,заругался на старика. Потом говорит: «Хозяин, что-то мне нехорошо, пойду». Иушёл.

Закончив переводить, Сирота прибавил от себя:

– Нет, господин титулярный советник, ничегоподозрительного. Видно, у капитана заболело сердце. Дошёл до дому и там умер.

Эраст Петрович на это умозаключение никак не откликнулся,однако судя по прищуренности глаз остался не вполне им удовлетворён.

– Рукой по шее? – пробормотал он задумчиво.

– Что? – не расслышал Сирота.

– Что этот разбойник теперь будет делать? Ведь егошайка разгромлена, – спросил Фандорин, но без большого интереса – простодо поры до времени не хотел посвящать письмоводителя в свои мысли.

Разбойник ответил коротко и энергично.

– Говорит: буду вас благодарить.

Решительность тона, которым были произнесены эти слова,заставила титулярного советника насторожиться.

– Что он хочет этим сказать?

Сирота с явным одобрением объяснил:

– Теперь вы на всю жизнь его ондзин. В русском языке, ксожалению, нет такого слова. – Он подумал немного. – Погробныйблагодетель. Так можно сказать?

– П-погробный? – вздрогнул Фандорин.

– Да, до самого гроба. А он ваш погробный должник. Выведь не только спасли его от смерти, но и уберегли от несмываемого позора. Затакое у нас принято платить наивысшей признательностью, даже самой жизнью.

– На что мне его жизнь? Скажите ему «не за что» или кактам у вас полагается и пускай идёт своей дорогой.

– Когда говорят такие слова и с такой искренностью, топотом не идут своей дорогой, – укоризненно сказал Сирота. – Онговорит, что отныне вы его господин. Куда вы – туда и он.

Коротышка низко поклонился и выставил вверх мизинец, чтопоказалось Эрасту Петровичу не очень-то вежливым.

– Ну, что он? – спросил молодой человек, всебольше нервничая. – Почему не уходит?

– Он не уйдёт. Его оябун погиб, поэтому он решилпосвятить свою жизнь служению вам. В доказательство своей искренностипредлагает отрезать себе мизинец.

– Да пошёл он ко всем ч-чертям! – возмутилсяФандорин. – Пусть катится! Вот именно! Так ему и скажите!

Письмоводитель не посмел спорить с раздражённымвице-консулом и начал было переводить, но запнулся.

– По-японски нельзя сказать просто «катись», нужнообязательно пояснить, куда.

Если б не присутствие барышни, Эраст Петрович не поскупилсябы на точный адрес, ибо его терпение было на исходе – первый день пребывания вЯпонии получался чрезмерно утомительным.

– К-колбаской, под горку, – махнул Фандорин рукойв сторону берега.