Элизабет вскочила, расправила плечи и хрипло произнесла:

– После завтрака я обычно прогуливаюсь. Простите. Продолжаяжевать кофе, Ян дождался, пока она выбежит из дома, и затем с благодарностьювыплюнул на тарелку кофейные зерна.

Завтрак, приготовленный Элизабет, избавил Яна от голода идаже больше: теперь сама мысль о еде вызывала у него содрогание. Покончив седой, он отправился в сарай смотреть ногу Майки. На полдороге он заметилсидевшую на пригорке Элизабет. Она сидела, обхватив руками колени и положив наних голову, а вокруг нее цвели колокольчики. Ослепленный блеском ее золотыхволос, Ян все же не мог не заметить, что поза девушки выражает глубокое уныние.Сначала он хотел уйти и оставить ее грустить в одиночестве, но потом, тяжеловздохнув, направился к ней.

Подойдя ближе, Ян увидел, что ее плечи содрогаются отрыданий, и удивленно нахмурился. Поскольку притворяться, что завтрак был хорош,явно не имело смысла, он шутливо сказал:

– Я аплодирую вашей гениальности: просто застрелить менябыло бы слишком гуманно.

При звуке его голоса Элизабет испуганно вскинулась иотвернула свое заплаканное лицо.

– Вам что-нибудь нужно?

– Десерт, – усмехнулся он, наклоняясь вперед и пытаясьзаглянуть ей в лицо. Ему показалось, что ее губы тронула слабая улыбка, и ондобавил: – Я подумал, что можно взбить немного сливок и положить их на печенье.Потом мы можем взять все, что осталось, смешать с недоеденной яичницей ииспользовать как дранку для крыши.

Элизабет рассмеялась сквозь слезы и прерывисто вздохнула.Все еще не глядя на него, она сказала:

– Меня удивляет, что вы так терпимо к этому отнеслись.

– Не вижу смысла оплакивать подгоревшую ветчину.

– Я плакала не из-за нее, – сказала она, чувствуя себяужасно глупо. Перед ней возник белоснежный носовой платок, девушка сблагодарностью взяла его и вытерла мокрое лицо.

– Тогда из-за чего вы плакали?

Элизабет подняла голову и, сжимая в руках платок, посмотрелана простирающиеся перед нею холмы, заросшие боярышником и колокольчиками.

– Я плакала из-за собственной несостоятельности инеспособности управлять своей жизнью, – призналась она.

Слово «несостоятельность» навело Яна на мысль, что длялегкомысленной искательницы приключений у нее слишком изысканный лексикон. Онаперевела на него взгляд, и он не смог оторваться от ее глаз цвета мокройлиствы. Слезы, сверкающие на длинных загнутых ресницах, волосы, завязанные вдетский хвост и пышная грудь, не умещающаяся в тесном лифе платья, являли собойсочетание обольстительной невинности. Ян отвел глаза от ее груди и сказал:

– Я пойду нарублю дров, чтобы было чем растопить вечеромкамин. А потом отправлюсь на рыбалку – может быть, удастся поймать что-нибудьна ужин. Полагаю, вы сумеете занять себя в мое отсутствие.

Удивленная его неожиданно сухим тоном, Элизабет кивнула ивстала на ноги, не замечая, что он даже не подал ей руки. Уже отойдя нанекоторое расстояние, он вдруг обернулся и добавил:

– И не вздумайте заниматься уборкой. К вечеру вернется Джейки приведет специально нанятых для этого людей.

После его ухода Элизабет вошла в дом и поискала, чем бызаняться, чтобы отвлечься от грустных мыслей и встряхнуться. Для начала онарешила убрать остатки завтрака и помыть посуду. Оттирая сковороду, она услышалаво дворе ритмичный стук топора. Откинув прядь волос со лба, Элизабет выглянулав окно и, покраснев, отпрянула назад. Ян Торнтон, обнаженный до пояса, рубилдрова. Элизабет ни разу в жизни не видела даже обнаженной мужской руки, неговоря уж о торсе, и теперь вид полуобнаженного мужчины одновременно привлекали отталкивал ее. Она отвела завороженный взгляд от окна, борясь с искушениемсмотреть дальше. Ее удивило, что он так ловко обращается с топором. До сих порей казалось, что вся жизнь Яна Торнтона состоит из игры и посещения светскихприемов. Но как ни странно, он одинаково естественно смотрелся во фраке на балуу Черайз и здесь, с топором в руках, на фоне дикой природы Шотландии. Во всемего облике чувствовались природная жизненная сила и неуязвимость, которые какнельзя лучше соответствовали духу этой непокорной страны.

Элизабет вдруг вспомнилось, с какой непринужденной грациейон танцевал с ней. Очевидно, Ян обладал великолепной приспособляемостью к любойобстановке, в которую попадал. Ей не хотелось им восхищаться, но оначувствовала, что снова теряет способность судить о нем трезво. Впервые запрошедшую неделю Элизабет позволила себе восстановить в памяти то, чтопроизошло между нею и Яном Торнтоном, – не сами события, а их причины. До сихпор единственное, что помогало ей выносить бесчестье, обрушившееся на ееголову, было категоричное обвинение во всем случившемся Яна Торнтона, как этосделал Роберт.

Теперь, столкнувшись с ним один на один и став старше имудрее, Элизабет уже не считала его вину бесспорной. Даже его неприязненноеотношение к ней не могло служить достаточным основанием для того, чтобыполностью возложить на него вину.

Медленно перемывая посуду, она вспоминала, какой глупой инеосторожной была тогда, как в порыве своего увлечения забыла про все приличия.

Стараясь быть объективной, Элизабет заново пересмотрела своидействия. И его тоже. Первой ее ошибкой тогда было безумное желание защититьего… и побыть хоть немного под его защитой. Во-вторых, в то время каксемнадцатилетней девушке полагалось страшиться даже мысли остаться наедине смужчиной, она всего лишь боялась поддаться тем не объяснимым никакой логикойчувствам, которые Ян Торнтон пробуждал в ней своим голосом, взглядом,прикосновениями.

В то время как ей следовало бояться его, она, видите ли,боялась себя, боялась, что забудет ради него о Роберте и Хэвенхёрсте. «И ясделала бы это», – с горечью подумала Элизабет. Если бы она провела с ним ещеодин день, хотя бы несколько часов, то поступилась бы всем, что ей дор??го, ивышла бы за него замуж. Она и тогда это поняла, потому и послала за Робертом.

Нет, поправила себя Элизабет, ей никогда не грозилаопасность стать женой Яна Торнтона. Хотя он и сказал ей тогда, что хочет на нейжениться, в действительности он не собирался этого делать, в чем и призналсяРоберту.

И как раз в тот момент, когда в ней снова начала закипатьзлость, Элизабет вдруг вспомнила нечто, что произвело на нее неожиданноуспокаивающее действие: впервые за эти два года она вспомнила предупреждениеЛюсинды перед ее дебютом. Люсинда придавала особое значение умению девушкивсегда и во всем дать понять мужчине, что ожидает от него поведенияджентльмена. Очевидно, она полагала, что, хотя мужчины, с которыми будетвстречаться Элизабет, условно считаются джентльменами, при случае они могутвести себя не по-джентельменски.