Мария Ивановна Шпунтикова,

за три месяца до описываемых событий

Мария Ивановна держала в руках пачку писем, поглаживая пожелтоватым сгибам шершавой ладонью. Пачку она только что достала из верхнегоящика шифоньера и теперь пыталась трясущейся рукой стянуть с нее бледно-желтуюрезинку. Резинка упиралась, не хотела расставаться с бумагой, к которой замного лет присохла. Наконец женщина рванула ее посильней, резинка лопнула, иписьма рассыпались веером по ковру.

Кряхтя, Шпунтикова принялась их собирать. Господи, вотнаказание – впасть на старости лет в слащавую сентиментальность! Впрочем, какаяуж тут старость – смерть пришла, чего лукавить. Долго же она ждала свою смерть…Заждалась, по правде-то сказать. Гена, почитай, уж сколько лет на том свете еедожидается, а она все жила, как треснувшее от молнии дерево, которое и упастьне упало, и зеленеет по весне лишь половиной веток, а остальные – черные,страшные – так и торчат в разные стороны и годятся лишь для ворон: посидеть,горло воронье подрать. Ох, Генка, Генка…

Письма покойного мужа Мария Ивановна захотела прочитать ещенеделю назад, но последние пять дней еле с постели вставала, а письма нужнобыло поискать. Хорошо, что в больницу отказалась ложиться. Дома и стеныпомогают, истинная правда. Думала, что умрет, но за пять дней оклемалась, асегодня с утра вдруг вспомнила, где в последний раз видела желтоватую стопку. Иточно, словно ждала она ее в ящике, прикрытая сверху пакетиком, в которомзакручивались разноцветные нитки мулине. Выбросить их нужно было сто лет назад,да рука не поднималась. Ладно, теперь уж после ее смерти выбросят.

С трудом собрав письма, Мария Ивановна уселась на диван,разглядывая конверты и ехидно посмеиваясь сама над собой. При жизни мужа,значит, его писанину читать было неохота, а теперь вот собралась наконец, дурастарая! Правильно, правильно. Генка писал многословно, да и ни о чем. МарияШпунтикова не понимала, как можно на двух страницах описывать погоду. Или,скажем, лес. Лес – он лес и есть, и нечего словоблудие вокруг него разводить.Но покойный муж любил все в подробностях описать, а у нее от его подробностейчелюсть сводило зевотой. Скучно. И после смерти его не собралась она толкомпрочесть, что там Генка писал. Значит, понадобилось до своей смерти дожить,чтобы до его посланий руки дошли. Вот это, с Байкала, она, кажется, читала…Точно, читала. А здесь о чем Генка писал? Никак снова о лесе.

Спустя два часа Мария Ивановна Шпунтикова отложила последнееписьмо в сторону и прижала руку к груди, чтобы сердце успокоилось. Ну тише,тише, нельзя так волноваться, вредно. Вредно! Ха! Она недобро усмехнулась,перебрала письма и снова нашла то, в котором Генка писал, как в первый разпопросил у Мишки Каморкина фотокамеру.

– Дерево, значит, тебе понравилось, – ошеломленнопроговорила Мария Ивановна. – Говоришь, птица над ним летела?

Она раскопала в завалах старых журналов один, с разнымифотографиями – цветными и черно-белыми, – быстро пролистала его иостановилась на пейзаже во весь разворот. Дерево росло на краю поля, от негоулетала птица, и ветки наклонялись ей вслед, словно пытались остановить полет.«Михаил Каморкин. Пейзаж № 12».

Шпунтикова отшвырнула журнал, сбив со стола вазу и не обративна это никакого внимания. Не поверить тому, что писал ее муж, было невозможно.

– Значит, вот как оно все было-то, – бормоталаженщина, собирая письма вместе. – Ты, Мишенька, получается, осчастливилглупого Генку, а потом забыл сказать, что фотографировал-то он, а не ты! Ой,молодец! Ой, умница! То-то ты со мной разговаривать о своих заслугах не хотел,бесстыжая твоя рожа! То-то все юлил, вилял – мол, нет там ничего особенного,тебе, Машенька, скучно будет! Не подумал ты, Михаил Олегович, что Геночка мневсе так подробно опишет, верно?

Она вспомнила о том, как в письмах мужа пробегала глазамипервый абзац и последний и, убедившись в том, что они неизменны, откладывалаписьмо в сторону, зная по опыту, что в середине будет долгое описание того, чтоувидел Генка на новом месте. Начинал ее муж всегда с сообщения о том, что онздоров, а заканчивал признанием в любви.

Шпунтикова закрыла ладонью глаза и всхлипнула.

– Геночка, прости ты меня!

Она перевела дух, заставила себя успокоиться – МарияИвановна ненавидела плакс. Но в глубине души осталась ярость на Каморкина, и отнее Шпунтикова не собиралась избавляться.

– Умен ты, Миша, ох, умен, – с угрозой проговорилаона. – Ничего. Я, может, и не умнее, но к ногтю-то тебя прижму.

Вечером, полностью обдумав предстоящий разговор иокончательно решив, что она сделает с вором, Шпунтикова позвонила МихаилуОлеговичу. Поначалу она спросила адрес его племянницы, и ничего неподозревающий Каморкин послушно, хоть и удивленно продиктовал его. Видно,решил, что вдова Шпунтикова к старости поглупела и решила знакомым посылкиотправлять, радовать молодежь.

Старательно записав адрес и перепроверив, нет ли ошибки,Мария Ивановна холодно и деловито изложила все, что узнала, резко прервавпопытки Каморкина выкрутиться.

– Ты, сволочь такая, Генку обокрал, – закончилавдова, и Каморкин поежился от ненависти, звучавшей в ее голосе, – но мневозвращать украденное надобности нет. Генка давно на том свете, да и я за нимуйду не сегодня-завтра. Но вот у тебя, вора, я тоже что-нибудь отберу.

Положив трубку, она удовлетворенно хмыкнула. Мишка всегдатрусом был – вон как перепугался, словно заяц! Она того и хотела. Можно былобы, конечно, просто послать письма его племяннице, ни слова не говоряКаморкину, но Мария Ивановна все продумала: пусть Мишенька, ворюга,понервничает от души. А что он ей сделает? Да ничего! Инвалид, из квартиры невыезжает. Пусть помучается, пусть попробует со своей племянницей поговорить.Кишка у него тонка! Почитай, Вика его и сама на чистую воду выведет, еслиправда то, что он о девочке рассказывал. Вор, вор подлый! А Гена, Генка-то ее,значит, талантливым был. Господи, она и не знала… Так и померла бы, не узнав.Ох, Геночка…

Под сердцем кольнуло, а в следующую секунду впилось такойострой болью, что женщина закричала и осела на пол. Господи, только не дайумереть сейчас! Только не сейчас!

Она доползла до телефона на тумбочке в прихожей идеревенеющими пальцами набрала номер «Скорой».

Мария Ивановна вышла из больницы два месяца спустя. Она быумерла, если бы не проснувшаяся в ней колоссальная воля к жизни. Мария Ивановназнала, как хочет отомстить Каморкину, и ей нужно было успеть исполнитьзадуманное. Все ее друзья давно умерли, с молодыми их детьми она дружбы неводила, а, значит, полагаться можно было только на себя. А потому Шпунтиковазаставила себя выжить, и выжила. «Это ненадолго, – уговаривала она смерть,когда в четыре часа ночи видела ту рядом со своей койкой, под которой шнырялибольничные тараканы. – Ты потерпи, милая, потерпи, тебе недолго осталосьждать. Только одно дело доделать – и все, приберешь меня. Знаешь ведь, что яуже готова».