Все же существовал шанс, что Михаил Олегович ошибся, ифотографии Генки – лишь хорошие пейзажи, и не более. А может быть, в них ивовсе не было того, что увидел Каморкин. Такой вариант был бы для негопредпочтительным, и именно на это он втайне надеялся, отдавая пейзажи знакомомуфотографу. Но надежда не оправдалась.

Признаться в том, что не он автор снимков, было дляКаморкина невыносимо. В конце концов, это справедливо, думал Михаил Олегович,ведь он стал калекой из-за Генки! Он полез его спасать, не понимая, чтоШпунтиков уже мертв, а ведь если бы не он, Каморкину и в голову не пришло бызабираться с утра в горы! И Генка наверняка согласился бы с тем, что МихаилОлегович поступил правильно, присвоив себе авторство: самому Шпунтикову это уженичем бы не помогло, а для Каморкина стало хоть и слабым, но утешением в егоболезни. Нет, он все сделал правильно. Анжелику Строганову, да и ФеликсаРиддера со временем забудут, а фотографии останутся в памяти людей. Пусть онибудут связаны с именем Каморкина. Это правильно, и Генка бы не возражал! Он такредко кому-либо возражал…

Жизнь Михаила Олеговича была спокойной и радостной, несмотряна его увечье. Он получил все, что хотел, хотя и дорогой ценой: славу,интересную работу, высокий доход. Он жил, ощущая себя талантливым фотографом, иэто мироощущение давало ему возможность творить, придумывать миры ФеликсаРиддера и проживать жизнь героинь Анжелики Строгановой. Жить полной жизнью, какмечталось когда-то, как бы ни смешно звучали эти слова из уст инвалида, невыходящего из квартиры.

И вдруг старая жена Шпунтикова все поставила под угрозу.Все! Потому что раскройся обман Михаила Олеговича, и жизнь его закончилась бы.Без репутации талантливого фотографа он был никем в своих собственных глазах,несмотря на все написанные им книги, несмотря на друзей, на любящую егоплемянницу. Ничтожество, ничего серьезного не добившееся в жизни, ибо считатьсерьезным достижением несколько десятков книжек из категории «легкое чтиво»Каморкин отказывался. И не просто ничтожество, но еще и лживое ничтожество,присвоившее себе чужие лавры!

После звонка Марии Шпунтиковой Михаил Олегович расплакалсяот страха. Господи, не может же судьба так издеваться над ним! Она не можетзабрать у него все, чем он живет! Не может!

В отчаянии Каморкин перебрал и отбросил десятки способовизбежать возмездия вдовы Генки. Одно он знал наверняка: узнай Вика о том, чтоавтор снимков не он, а Шпунтиков, она добьется справедливости. Точнее, того,что она сама считает справедливостью, и Каморкин не сомневался, что точказрения племянницы будет отличаться от его собственной. В отчаянии он дажепродумывал план побега в другую страну, сам не зная зачем, но вовремя понял:побег ничего не решит. Наоборот – приблизит его к той ничтожной жизни безпризнания, которой он так боялся. Кем он будет? Никем! Никем он больше быть нехотел…

Решение пришло к нему внезапно. Поначалу он сам егоиспугался, но в следующую секунду понял, что иначе поступить нельзя. В концеконцов, Вика поняла бы его. Наверное, она даже одобрила бы… да, одобрила. Онахорошая девочка, она так его любит… Она поняла бы, что его жизнь не можетзакончиться так ужасно после стольких страданий, которые он, Каморкин, пережил.Может быть, она испытала благодарность за то, что он постарался позаботиться оней так… как мог…

Она сама выбрала бы этот путь.

– Если бы ваш дядя, Вика, сотрудничал с разнымииздательствами, все было бы куда сложнее выяснить, но он сотрудничал лишь содним, – говорил Макар, вертя в пальцах мандарин. – Собственно, нетак-то много людей знало о том, что Анжелика Строганова и Феликс Риддер – этоодин и тот же человек, но информация просачивается через любые щели, и в итогеона дошла до меня. Я уже был уверен в том, что ваш дядя зарабатывает на жизньтем, что пишет книги, и мне требовалось лишь подтверждение. Я его получил.

– Как вы догадались? Почему я жила столько лет рядом сним и ни о чем не знала?

– Потому что вы не читали то, что он написал, а япрочитал. А Михаил Олегович, видите ли, обладал одной особенностью: он говорилтак же, как писал. Понимаете? Есть писатели, которые не могут двух словсвязать, и окружающим остается только удивляться, как же у них рождаютсятексты. У вашего дяди была обратная ситуация: почти полное совпадение междупроизнесенным и написанным. Обороты, мысли, выражения… Конечно, онсоответствующим образом адаптировал текст для женского романа, но это былоневажно. Наблюдение – кстати, меткое – о том, что Вениамин Рощин кажется емукаким-то обвислым, запоминается, как ты его ни переделывай. Когда МихаилОлегович заметил, что я заинтересовался книгой – как мне казалось, неподходящейдля человека его ума и образования, – он не придумал ничего лучше, каксвалить все на вас: мол, племянница подарила. Тогда я заинтересовался уже подругому поводу, и вот тут Каморкину нечего было мне возразить. Поэтому я уехалс книгой и даже нашел в ней совпадение с рассказом о Рощине, но тогда мне этони о чем не сказало, и я решил, что Каморкин прочитал роман Строгановой, нашел внем выражение, которое ему понравилось, и при первом удобном случае вставил всобственную речь. А мне побоялся признаться из старческого самолюбия: как жетак, Михаил Олегович – и читает женские романы! То, что он их не читает, апишет, мне сначала и в голову не пришло.

– Но зачем? Зачем он скрывался? Зачем играл в бедногодядю Мишу, которому не на что купить лишний раз пряников?

– Он не играл, – покачал головой Макар. –Видите ли, Виктория, ваш дядя относился к тому типу людей, которых вполнеустраивает самая спартанская обстановка. Им вовсе не требуется окружать себяроскошными вещами, достаточно привычного комфорта, а для Михаила Олеговичатакой комфортной была собственная квартира. Небольшие улучшения вродепереключателей на его уровне, специальной ванны, плиты – все это он устроил, аведь, если подумать, такие улучшения должны были обойтись ему достаточнодорого. Мы бы могли что-то заподозрить, увидев у него, скажем, хороший ноутбук,но Каморкин привык печатать на машинке и не собирался отказываться от своейпривычки, к тому же машинку он после работы прятал в шкафчик. А в остальном онсохранил те же привычки, что были у него всю жизнь, а он всегда жил довольноскромно, если не считать слабости к хорошей одежде и вкусной еде. Быть франтомон отвык, а что касается еды, то я уверен, что в лакомствах Михаил Олеговичсебе не отказывал. Но все, что могли заметить приходившие к нему люди, –это удивительно вкусный чай. Кстати, он очень дорогой и лечебный, и доставалему этот чай не кто иной, как Андрей, которого вы знаете под именем Глеба. Онвообще очень много делал для вашего дяди – разумеется, не даром. Кстати,полагаю, сейчас он дает показания оперативникам. И если бы не Андрей, ваш дядявряд ли смог осуществить свой план.

– Но ведь дядя пытался искать меня, – дрогнувшимголосом проговорила Вика. – Мне сказали, что именно он отнес заявление вмилицию…

– Заявление он отнес, чтобы совершенно отвести от себяподозрения. Но даже если бы Михаил Олегович этого не сделал, я бы никогда нестал подозревать его, потому что он искренне страдал, и это было видно каждому.Он тосковал о вас и плакал. Если бы я подумал о том, что его горе вызваночем-то иным, кроме страдания по пропавшей племяннице, возможно, вам не пришлосьбы плыть на второй остров. Но я оказался слишком самонадеян и еще попал подобаяние Михаила Олеговича. Он плакал искренне, потому что совесть говорила емуо том, что вы будете умирать страшной смертью и это он обрек вас на такуюсмерть. Он плакал оттого, что жалел вас, но не смог поступить иначе. А мне слышалисьза его плачем боль и страх, что мы не успеем вас найти.