Михаил Олегович только один раз за всю жизнь мысленнопроизнес словосочетание «фотографии Шпунтикова», думая о шестнадцати пейзажах,получивших известность. И впал в ярость, заставившую его ударить изо всей силыкулаком в стену – до боли, до крови, до вскрика.

Фотографии Шпунтикова… Нет, черт возьми! Это были его, егособственные фотографии! Разве смог бы Генка когда-нибудь снять подобное, еслибы не его влияние?! И дело вовсе не в камере, которую он одалживал приятелю,снисходительно улыбаясь, а в том, что сам по себе Генка был никем –никем! – и остался бы никем, если бы не он, Каморкин! Именно он купилкамеру, ходил фотографировать, может быть, наводил Шпунтикова на какие-то мыслии пробуждал в нем чувства, вызывающие у того желание снять именно этот пейзаж, ане другой. А раз так – значит, он, Каморкин, по праву должен считатьсясоавтором фотографий. И нет в этом никакого обмана.

После публикации пейзажей у Михаила Олеговича стали братьинтервью, его попросили написать главу для книги о современной фотографии, оего манере съемки велись споры, и очень скоро заговорили о подражателяхКаморкину. Михаил Олегович был совершенно счастлив. Ему не нужна была громкаяизвестность, скандальная слава – нет-нет, ее бы он испугался. Бытьпризнаннымизбранными– вот что было куда важнее и составляло цель егопоисков. И Каморкина признали.

Если бы ему пришлось пережить заново падение с обрыва,многочисленные операции и вновь свыкаться с мыслью о пожизненной инвалидности,но при этом приобрести славу уникального фотографа-пейзажиста, Каморкин незадумался бы ни на секунду. Значимость человека определялась для МихаилаОлеговича лишь тем, какое место тот займет в памяти потомков, а, значит, онсогласился бы пройти через все снова, лишь бы быть «тем самым Каморкиным» – страгической биографией и пейзажами, о которых говорили, что они совершенны.Каморкин был благодарен судьбе, давшей ему славу, о которой он мечтал, пустьдаже ценой его увечья.

Очень быстро он свыкся с мыслью, что фотографии были снятыим самим, и спустя короткое время не позволял и тени сомнения закрасться вдушу. На волне эйфории, охватившей его, он неожиданно для самого себя началписать, и результат его обрадовал. А затем, когда книги напечатали ивыяснилось, что они имеют успех, Михаил Олегович привык находить особоеудовольствие в том, чтобы вести жизнь, полную ограничений, при том, чтоблагосостояние его росло.

Из всех его знакомых о литературной деятельности Каморкина иприблизительных размерах его доходов знал только сосед Андрей – молодой парень,которого Михаил Олегович поначалу просто привечал, а затем потихонькуприкормил, как прикармливают бездомную дворнягу – так, что она твердозапоминает, кто хозяин и кого нужно слушаться. Каморкин следил, чтобы Вика невстречалась с Андреем: он чувствовал, что племяннице тот не понравится. Андрейбыл сообразителен, ленив, беспринципен и очень хотел денег. Закончив иняз, ондолгое время бездельничал. Ему хватило ума понять, что ввязываться во что-токриминальное опасно, но работать до седьмого пота, как его родители, он несобирался. Любимым словом Андрея было «расслабиться», и за возможность«расслабляться» на протяжении нескольких лет он сделал бы для Михаила Олеговичавсе, что угодно. От мелких поручений вроде покупки продуктов он постепенноперешел к полному обеспечению состоятельного соседа всем необходимым. А внужный момент отлично исполнил роли, расписанные для него Каморкиным, – отклиента туристической фирмы, оформляющего там редкую визу, до гида ВикиСтрежиной на Соломоновых островах.

Писательская деятельность Каморкина вызывала у Андреяуважение: «Надо же, настоящий писатель!» Михаил Олегович посмеивался надсоседом, но в глубине души ему было приятно. Он сам не замечал, как ихотношения постепенно перерастают в приятельские и как умело пользуется этим егомолодой человек, беззастенчиво льстя Каморкину и получая все больше денег.

Михаил Олегович испытывал прилив исключительной гордостивсякий раз, когда ему привозили авторские экземпляры, и брал по нескольку книг,хотя ему некому было их дарить. Но книги в нескольких экземплярах были весомымдоказательством того, что он, Михаил Каморкин, талантлив. Талантлив, чертвозьми! С каждой новой книжкой Михаил доказывал глупому, смешному ГенкеШпунтикову, что и он тоже чего-то стоит, раз сумел написать столько книг, да непросто так, а в двух разных жанрах, и все они имеют популярность. Кто бы могподумать…

Феликс Риддер, конечно, был самым удачным его изобретением.Писатель-фантаст, скрывающийся от всех, потому что боится нарушить целостностьмира, сложившегося в его голове! Эдакий самородок, рождающий миры – один задругим. Правильно, его книги так и называли: «Миры Риддера». Образы,возникавшие в голове Каморкина, люди, которых он придумывал, были такимиживыми, что после прочтения его романов читателям казалось, будто их собственныймир куда менее реален, чем то, что они только что увидели. Увидели, а непрочитали, – ибо Риддер обладал способностью показывать свои мирыявственно, во всей их красоте.

Анжелика Строганова была менее занимательным автором, но иее легенда нравилась Каморкину. Женщина со сложной судьбой, много страдавшая, азатем решившая описать свою жизнь… Примитивно, но беспроигрышно. Хороший слог,яркие сюжеты и – особенность таланта Каморкина – совершенно живые, узнаваемыеперсонажи выделили его романы из кучи им подобных. К тому же в женских романаху Каморкина проявлялся легкий, ненавязчивый юмор – недостаточный, чтобы книгиперевели в раздел иронического дамского чтива, но достаточный для того, чтобычитатели с удовольствием проглатывали их тексты, посмеиваясь над удачнымивыражениями.

Количество поклонников Строгановой и Риддера росло, а с нимиросло и благосостояние Михаила Олеговича. Деньги были для него не так важны,как успех, ибо последний говорил о том, что он талантлив, причем талантливнестандартно, если сумел создать двух успешных авторов, работающих в совершенноразличных жанрах. А значит, вполне можно было допустить, что он мог быоказаться и прекрасным фотографом. «Я просто не успел. Генка успел вместо меня,но это случайность, несправедливая случайность. Правильнее было бы, если бы ясделал те фотографии».

Каморкин не любил вспоминать о том, как напечатал снимки, и,рассматривая их один за другим, увидел, что снял Генка. Шестнадцать пейзажей…Замерев от восторга и зависти, Михаил Олегович смотрел на фотографии и ощущал,что он, он, ОН должен был так фотографировать! Но его собственные работы былискучны, академичны и притом банальны. Капля росы на листе… Величественные горыпод шапками снегов… Озеро с отражениями облаков… Таких снимков были сотни. АШпунтиков снял шестнадцать кадров – и получил шестнадцать шедевров.

Господи, как Генка – смешной, нелепый, не к местуразговорчивый и молчащий Генка смог увидеть такое, и не просто увидеть, но изапечатлеть?! Михаил Олегович относился к приятелю снисходительно, позволяятому купаться в лучах его обаяния, хотя и сам признавался, что с Генкой емубыло интересно. Пожалуй, интереснее, чем с кем-либо другим из их съемочнойгруппы. Может быть, потому, что Шпунтиков больше слушал, чем говорил. А можетбыть, потому, что с ним было легко молчать.