– Какую?

– Не смог не прорекламировать одну из своих книжек. Он,конечно, постарался отозваться о ней снисходительно, но у него этонеубедительно получилось. Все-таки Михаил Олегович очень собой гордился. Послетого, как он пару раз упомянул, что книга написана хорошим, живым языком, я немог удержаться и не купить ее. А там наткнулся на вторую фразу, которую слышалот вашего дяди, Виктория, и почти все стало мне ясно. Единственное, чего мы непонимали, – причину, по которой ваш дядя решил избавиться от вас такимсвоеобразным способом, но все равно было примерно понятно, в каком направленииискать. Книги и фотографии – вот две сферы, где Михаил Олегович проявил себя: водной – явно, в другой – скрытно. После того, как в вашем ящике оперативникинашли извещение о заказной бандероли, оставалось только изучить содержаниеприсланных вам писем. Вот, пожалуй, и все.

– Нет, не все, – вдруг проговорил Бабкин. –Мы полагали, что на острове за вами ведется наблюдение – нечто вродеэксперимента. Но ошибались.

– Я тоже так думала. Поначалу. Пока не нашла веревку.

– Ну конечно, веревка! – вспомнил Илюшин. –Последний жест милосердия со стороны Михаила Олеговича. Он искренне полагал,что очень облегчит таким образом вашу участь, подтолкнув к последнему шагу. Аглавное, получалось, что он совершенно ни при чем: ведь не он же затянет петлюна вашей шее!

– Самое смешное, – сказала Вика, – что оноказался прав. Дядя Миша действительно облегчил таким образом мою участь. Дотого, как я нашла веревку, я сходила с ума, а затем все встало на свои места. Японяла, что кто-то хочет моей смерти и этот «кто-то» – реален.

Она перевела дух, потому что на долю секунды в еевоображении посреди больничной палаты взметнулись скалы второго острова, содной из которых она собиралась спрыгнуть на камни всего лишь несколько сутокназад. Вика моргнула, и скалы исчезли.

Илюшин уже собирался сказать, что им пора идти и что если унее есть вопросы, то… Но Стрежина опередила его. Она умоляюще дотронулась доруки Бабкина, перевела взгляд с него на Макара. Лицо ее, за секунду до тогособранное, жесткое, снова сделалось почти детским, и девушка спросила так тихо,что они еле услышали ее:

– Что же мне делать теперь? Скажите, что мне делать совсем этим?

Пока Макар обдумывал наиболее уклончивый и в то же времяпростой ответ, настраивавший девушку на оптимистичный лад, Сергей неохотнопроговорил:

– Вашего дядю похоронили два дня назад. Мы были на егомогиле… в общем, казенно там, сами понимаете. Крест надо поставить хороший,ограду… Весной цветы посадить.

– Да вы что?! – вскрикнула она. – Никогда! Выс ума сошли? Я не смогу! Вы понимаете, что я не смогу?! Он… он мерзавец, онтакое со мной сделал, а вы – вы говорите… крест! Нет, ни за что!

– Место-то там хорошее, – продолжал Бабкин, словноне слыша ее. – Вот только обустроить нужно. Крест, ясное дело…

– Я не смогу!

– И ограду посимпатичнее… Сейчас можно красивую оградузаказать. Да вы там, на кладбище, сами увидите.

– Я не смогу…

– А летом – цветы. Он какие цветы любил?

В палате наступила тишина, в которой слышался только скрипкровати, на которой раскачивалась беззвучно плачущая девушка.

– Гвоздики, – выговорила она наконец. – Белыегвоздики.

– Ну, значит, гвоздики, – согласился Бабкин.

Вика подняла на него глаза, которые казались незрячими из-зазастилавших их слез.

– Гвоздики на кладбищах не растут, – всхлипнулаона.

– Растут, – не согласился Сергей. – Может,маленькие, но растут. Макар, правильно я говорю?

Илюшин задумчиво посмотрел на него, затем на Вику.

– Неправильно, – сказал он. – Большие тожерастут.

«…А у нас, Машенька, ничего особенного не происходит: работаи работа. И зря ты выспрашиваешь меня о новостях, душа моя: знаешь ведь, чтоновости меня не особенно интересуют, да и не умею я отделить мух от котлет, тоесть занимательное от скучного для тебя…

Я тебе, Машенька, вот о чем лучше напишу. Нашел яудивительное место рядом с нашим лагерем. Там, душа моя, мне позавчераоткрылось удивительное явление. Ты смеешься сейчас, я знаю, а зря: я тебечистую правду пишу. В общем, поднялся я один пару дней назад в горы, ноневысоко, лишь затем, чтобы оглядеться. Мы с Мишкой собрались нашу обыкновеннуювылазку устроить в последний день, вот и я решил времени зря не терять ипровести, так сказать, маленькую разведку. А здесь все эти дни, что мыработаем, по утрам стоит туман, и мне пару раз больших трудов стоилоудержаться, чтобы не выйти с завтрака с ложкой и не попробовать черпать его –до того он густ.

Так вот, милая моя, поднялся я не так чтобы высоко иостановился возле глубокого обрыва. А в обрыве плавает туман. Я уже собралсявозвращаться, но тут поднялось солнце, и лучи рассекли туман. И, представь, яувидел, как из тумана поднимается остров – высокий, со скалами, о которыебьются волны; если бы это было похоже на мираж, и то я сказал бы, что миражейтакой красоты не бывает, но это был вовсе не мираж, а какая-то удивительнаяиллюзия. Продолжалась она минуты три, и все это время я стоял там и думалтолько об одном: как бы показать тебе, душа моя, эту бесподобную красоту. Азатем греза растаяла, и стало видно, что мой остров – всего лишь верхушканевысокого пика, а волны под ним – туман в лучах солнца.

И я, ты не поверишь, чуть не заплакал. Не могу тебе толкомобъяснить, но мой остров – он был так невыразимо прекрасен, будто я всю жизньмечтал о том, чтобы оказаться на нем, и сам не осознавал своей мечты. А когдаосознал и увидел ее воочию, мечта моя исчезла, а вместе с ней и часть радости.И свет, и туман, и синее небо, и вершины самых высоких гор – все это было вокругмоего острова, и он родился из света, тумана, неба… Я путано пишу сейчас, знаю.Но у меня, Машенька, щемило сердце, пока я стоял там и смотрел на него ипонимал, что больше никогда не увижу подобной красоты.

Но потом догадался, что такой эффект можно наблюдать не одинраз, и все, что нужно для него, – лишь туман и солнце. Осталось мне толькоуговорить Мишку встать загодя и прийти сюда, а то он собрался невесть какоеозеро фотографировать…

…И если все получится, душа моя, то, может быть, я покажутебе на фотокарточке то, от чего я чуть не расплакался, а ты скажешь, какобычно, что я старый сентиментальный дурак, и будешь совершенно права. Прибавьтолько – любящий тебя, и будешь права вдвойне. Но я все же надеюсь показатьтебе среди прочей ерунды, которую Мишка разрешал мне фотографировать, место,где я был бы счастлив умереть. Пусть даже места этого не существует в нашейжизни, а рождается мой остров на три минуты из гор, тумана и солнца.

До встречи, Машенька.