— Штопка совершенно не видна! — кричала Кира и трясла передлицом мужа серыми носками, скрученными в шарик. — Ты же не будешь тамразуваться!

— Я должен одеться прилично! — кричал профессор. — Ты что,не понимаешь, как это важно?! Хорошо, чёрт с ней, со штопкой. Но эта рубашканикуда не годится!

Кира соглашалась, предлагала другую рубашку, натиралаобмылком заедающую молнию на брюках, колола пальцы, спешно пришивая пуговицу.Борис Иванович в ванной скоблил щеки лезвием, резался, ронял на кафельный полбутылку одеколона. У него дрожали руки. Он нервничал. Беготня с носками ирубашками была для него разрядкой, он орал на жену и срывался по пустякам.

Морочить головы профанам, сочинять для них наукообразныесказки, скрывать свои истинные намерения под личиной заманчивой полуправды былочем-то похоже на производство золота из свинца. Но алхимики производили своитрансмутации в тиши лабораторий, без суеты и спешки. А Борису Ивановичуприходилось постоянно бегать, звонить, договариваться, трепать языком. Онуставал, нервничал, люди все больше раздражали его.

— Надо раскручиваться, раскручиваться! — повторял он.

Если раньше он делил своих знакомых на умных и глупых,добрых и злых, талантливых и бездарных, то теперь главной характеристикой стала«раскрученность».

— Конечно, его раскрутили! — говорил Бим о молодом учёном,который получал гранд за границей.

— Смотри, как она лихо раскручивается! — замечал он вечерому телевизора, увидев свою бывшую аспирантку на экране, в научно-популярномфильме о жизни водорослей.

— Надо раскручиваться! — объяснял он коллегам после первыхсвоих интервью, когда ему тактично намекали, что он говорил ерунду.

В результате этого кручения у него рябило в глазах, всекраски сливались, растекались границы предметов.

В голове постоянно ревел миксер, смешивая ложь с правдой,науку с мистикой, цель со средствами и размалывая все это в серое пюре.

Туповатые денежные люди внимательно слушали его, говорили:да, очень интересно, мы с вами обязательно свяжемся, все обсудим. И вручаливизитки. Этих визиток скопилась полная жестянка из-под английского чая. Иногдакто-нибудь, правда, связывался, обсуждал, обещал, но потом не перезванивал и непоявлялся.

— На этот раз всё очень серьёзно, — сказал Бим жене послевизита хозяина изумрудного яйца в институт.

— Ты всегда так говоришь, — заметила Кира.

— Всегда говорю, но сейчас чувствую. Это судьба.

Кира смотрела в окно, пока странная зелёная машина,увозившая её взволнованного мужа, не скрылась из вида.

— Как вы относитесь к французской кухне? — спросил Зубов.

— Замечательно отношусь.

— Омаров любите?

— Обожаю!

Тёмное дерево, белые скатерти, медь подсвечников, запахсигар, портреты каких-то усатых французов в толстых рамах, женщины и мужчины застоликами, безусловно, раскрученные люди, вкус белого вина и розового омара —всё это заставило забыть о штопаных носках и жестянке с визитками. Даже врождённыйаскетизм не помешал Борису Ивановичу почувствовать прелесть этого тихого места.

Зубов был приятным собеседником. Он умел слушать, неперебивал, в нём чувствовался искренний интерес к биологии вообще и к Биму вчастности. О проекте не говорили. Борис Иванович решил, что это правильно, ведьпроект засекречен и в первом же разговоре касаться его нельзя.

Впрочем, чужой проект его мало интересовал. Он уже выстроилв голове чёткий план: пусть они используют его как научного эксперта,консультанта, а уж он постарается, чтобы сотрудничество продолжилось в нужномему направлении.

За десертом Зубов сказал:

— Да, кстати, все забываю вас спросить. Эти западные биологипостоянно ссылаются на какого-то русского учёного, который якобы занималсяподобными исследованиями ещё в двадцатых годах прошлого века, во времяреволюции, Гражданской войны. Фамилия его то ли Сверчков, то ли Свечников.

— Свешников! Удивительно, что они его знают. Это совершеннонераскрученное имя. Зачем он им понадобился?

— Да, действительно, зачем? — улыбнулся Зубов. — Понятно,что за девяносто лет наука ушла так далеко, что, если этот Свешников и открылнечто важное, всё равно оно уже устарело.

Бим положил в рот ломтик ананаса.

— Совершенно верно. К тому же никто до сих пор и не знает,что именно он открыл.

— Даже вы?

— Ну, я догадываюсь, конечно, в чём там фокус, я всё-такинемного разбираюсь в биологии.

— Западные учёные считают, что исследования продвигались бызначительно быстрей и успешней, если бы удалось найти какие-то записиСвешникова, разобраться в его методе.

Ананас вдруг показался кислым. Наверное, Биму попалсянеудачный кусок. Он сморщился и стал объяснять, что никакого метода Свешниковане существует, это миф. Конечно, история с омоложёнными крысами и морскимисвинками забавна, но если она и представляет интерес, то исключительно систорической, а не практической точки зрения. Пусть лучше эти западные экспертыобратят внимание на то, что актуально сегодня, сейчас, и станет в сто разактуальнее завтра. Пусть они заботятся о живой науке, о перспективе, а невыдумывают сказки о загадочных гениях прошлого.

Зубов вежливо слушал. Бим заводился все больше. Уже не впервый раз ему тыкали в нос Свешниковым, поистине верно говорят, что в Россииценят только мёртвых гениев, а живых в упор не видят.

Принесли кофе. Зубов закурил.

— Если это миф, то надо покончить с ним раз и навсегда,разоблачить, уничтожить, — сказал он и одарил Бима своей обаятельной улыбкой, —но для этого необходимы факты, документы, хоть какая-то конкретная информация.Разве не приятно будет доказать этим западным снобам, что они заблуждаются иделают неправильные ставки? Пусть они прозреют и увидят наконец настоящихгениев сегодняшней российской науки.

Биму не понравился этот иронический тон. Он почувствовал,что Зубов ускользает, глаза гаснут, интерес тает, и испугался: вдруг этоттуповатый денежный человек тоже возьмёт и исчезнет, как все они исчезают, идаже визитки не останется.

Бим нахмурился, долго, сосредоточенно молчал, обдумываянечто весьма важное, наконец произнёс:

— Разоблачить миф? Уничтожить? — Он заставил себяулыбнуться, так же широко и весело, как улыбался его собеседник. — А что,давайте попробуем.