Я много раз пытался говорить с ним, пробовал убеждать,наказывал. Но после того, как у него, двенадцатилетнего, в лёгких обнаружилсятуберкулёзный очаг, о наказаниях уже не могло быть речи.

Чего-то я всё-таки добился. Володя выздоровел, окреп. Его невыгнали из гимназии, он поступил в университет. Я знал, очаг остался. Лёгкиеслабые. Я просил его беречься, но в двадцать три года разве хочется помнить обэтом? Конечно, у него хватало ума не употреблять кокаин, опиум, не следоватьслепо чудовищной моде на смерть, распространённой в его кругу, но бессонныеночи, ледяные эзотерические страсти, сам образ жизни и этот круг делали своё дело.

Из троих наших детей Володя самый трудный. Я мало его любил.Я его не уберёг. Прости меня».

Михаилу Владимировичу казалось, что он говорит это вслух, ондаже слышал собственный голос, но как будто издалека.

— Папа, пожалуйста, не молчи, скажи что-нибудь, — повторялаТаня.

— Да, — отвечал он и опять погружался в тёмную внутреннюютишину, где кроме Лидочки, покойной жены, не было никого, кто мог понять иуслышать его.

Володю хоронили на Ваганьковском кладбище, возле мамы.

Таня настояла на отпевании. В кладбищенском храме народусобралось совсем мало. Михаил Владимирович не отходил от гроба, не сводил слица сына сухих воспалённых глаз. Андрюша стал терять сознание. Таня едвауспела подхватить его, вывела на воздух.

Сыпал мелкий колючий снег. Возле паперти Таня заметиланебольшую группу людей. Они пришли проводить Володю, но не заходили в храм,ждали на улице. Она так много плакала все эти дни, что болели глаза. Она немогла разглядеть, кто это. Только позже, у могилы, она увидела, как по горстиземли бросили на Володин гроб Рената и Георгий Тихонович Худолей. Они неподошли ни к ней, ни к Михаилу Владимировичу, быстро удалились. Таня посмотрелаим вслед. По аллее между могилами навстречу им шагал невысокий пожилой господинв дорогой шубе и шапке.

Аллея была узкой, с обеих сторон сугробы. Рената и Худолейостановились. Господин тоже остановился. Таня заметила, как он резко вскинулсогнутую правую руку. Рука в чёрной перчатке была отчётливо видна на снежномфоне. Она произвела странное, рубящее движение, сверху вниз, как будто вспоролавоздух оттопыренным большим пальцем. Лиц Георгия Тихоновича и Ренаты Таня невидела, они стояли спиной. Лицо господина закрывали шапка и высокий поднятыйворотник шубы.

Рената глухо вскрикнула. Худолея качнуло в сторону, всугроб, он потерял равновесие, беспомощно замахал руками, ухватился за оградусоседней могилы, как будто эта внезапная встреча подействовала на него каквыстрел, беззвучный и смертельный.

Нехорошая, мстительная радость на мгновение вспыхнула вТаниной душе. Она с самого начала подозревала, что Георгий Тихонович как-токосвенно причастен к смерти Володи. От этого любезного, образованного господинавеяло могильным холодом. Но даже если отбросить прочь всю мистику, останетсяглавное.

Вьюжной ночью, в конце декабря, Володя вернулся домойсовершенно больной, с высокой температурой. Таня встретила его, уложила впостель, сделала компресс. Ему было так плохо, что он, возможно, впервые вжизни, на вопрос Тани: «Где ты был?» — ответил просто и честно: «У Худолея». Стех пор он почти не вставал с постели. Через месяц его не стало.

«Ерунда. Нельзя искать виноватых. Легче не будет. Но как жехочется судить, обвинять, даже мстить, как трудно смириться», — думала Таня,стараясь не смотреть в сторону ямы, не слышать стук мёрзлой земли, монотонногопричитания старой няни, истерических громких рыданий Зои Велс.

Между тем ничего страшного на аллее не случилось.

Рената помогла Георгию Тихоновичу удержаться на ногах.Господин отступил, пропуская их, они ушли, а он поспешил к Володиной могиле.Снял шапку, бросил горсть земли. Издалека почтительно поклонился МихаилуВладимировичу, Тане, но не подошёл, не представился.

Священник завершил обряд. Люба Жарская произносила своимдраматическим басом взволнованную речь. Андрюша стоял рядом с Таней, уткнувшисьлицом ей в плечо. Он тоже не мог смотреть и слушать. Таня обнимала его,чувствовала, как он вздрагивает, всхлипывает.

Когда могилу засыпали, лакей господина в шубе, топтавшийсяпоодаль, поставил на холм корзину с живыми нарциссами. Позже Таня спросилаПотапова, университетского приятеля Володи, кто это был, пожилой, в шубе.Потапов пожал плечами и сказал, что никогда прежде не встречал этого господина.

В начале сентября 2004 года поздним солнечным утром уоблезлого здания НИИ, в котором работал профессор Мельник, остановилась такаямашина, что даже вахтёр впервые за многие годы проснулся, вылез из будки и чутьне свалился, перегнувшись через турникет.

Наверное, это был «Мерседес». Но какой-то особенный,яйцеобразный, тёмно-изумрудный и весь гладенький, блестящий, словно облизанный.

Когда человек, вылезший из машины, направился прямо кпроходной института, вахтёр даже не спросил, куда, к кому, вытянулся по стойкесмирно, взял под козырёк и застыл с открытым ртом, памятником самому себе.

«Не может быть! Наконец-то! Я знал, знал!» — повторял просебя Борис Иванович, пока гость, неудобно примостившись на подоконнике вконуре, именуемой кабинетом профессора, рассказывал, что исследования БорисаИвановича заинтересовали руководство некоего крупного концерна.

— Мы никогда не занимались ни медициной, ни биологией, нонедавно к нам поступило предложение о совместных инвестициях. Одна немецкаяфармацевтическая фирма предложила нам вложить деньги в научно-исследовательскийпроект. Проект пока строго засекречен, нам не нужна шумиха в СМИ.

«Как назло, именно вчера сломался последний приличный стул,— думал Бим, — может, уступить ему моё кресло? Неудобно, что он в таком костюмесидит на грязном подоконнике».

— В нашей структуре нет специалистов в этой области.Немецкая сторона, конечно, предлагает нам своих экспертов, врачей, биологов,биофизиков, однако для моего руководства этого недостаточно, — продолжал гость.— Речь идёт об огромных суммах, и нам бы хотелось…

«Предложить ему кофе? Но у меня есть только растворимый,самый дешёвый, к тому же просроченный, и чашки жуткие».

— Мы долго искали, наводили справки и остановились на вашейкандидатуре.

Гость обаятельно улыбался. У него было приятное крепкоерукопожатие.

Уже через два дня изумрудное яйцо подкатило непосредственнок подъезду дома в Сокольниках, где жил Бим. За час до этого сам Борис Иванович,его жена Кира и их пожилая кошка Авдотья носились по маленькой захламлённойквартире, все трое кричали, и никто никого не слышал. Борис Иванович метался изванной в спальню с охапками тряпок. Кира бегала за мужем, подбирала с пола торваный носок, то подтяжки. Кошка Авдотья энергично крутилась у них под ногами,просто за компанию.