– Кажется, семь или восемь, – вздохнула та. –Они беспородные, никому не нужны, к сожалению. Я их всегда топлю.

За столом наступила тишина.

– Простите? – не поняла Вика.

– Я их топлю, – пожала плечами ЮлияБорисовна. – Не выкидывать же их на улицу! Топить куда гуманнее.

– В чем… в чем вы их топите? – тихо спросилаСтрежина, единственная из всех присутствующих не знавшая о гуманной привычкеначальницы кадрового отдела.

– В ведре, – сообщила та, начинаяраздражаться. – В зеленом пластиковом ведре. А что, по-вашему, я должна сними делать? Идти торговать в переход? Или, может быть, подбрасывать ихсоседям? Собакам отдавать на съедение? Я выбрала самый приемлемый способ, и,пожалуйста, не надо сентиментальничать. Я этого не переношу.

В интонациях Осьминой проскользнула брезгливость. Боже мой,до чего трепетны и глупы современные девушки! Наши бабки топили ненужныйкошачий приплод по три раза за полгода, если на то пошло. А девица как услышалапро котят, так сразу побледнела и сейчас, похоже, пустит слезу.

Юлия Борисовна закатила глаза, предлагая коллегам разделитьее скептицизм по поводу трепетности Стрежиной.

Но Вика не пустила слезу и не стала сентиментальничать. Внесколько неловкой тишине, прерываемой только позвякиванием вилки, которой ЮлияБорисовна расправлялась с рыбой, она сказала негромко и чуть удивленно:

– Какая вы, оказывается, дрянь…

Если бы в ее интонациях проскользнула хоть тень, хоть намекна пафос или праведное возмущение, Осьмина съела бы мерзавку с потрохами. Иприсутствовавшие за столом дамы приняли бы деятельное участие в обгладываниикостей. Но Вика произнесла свою фразу так, что ничего, кроме искреннегонедоумения, не слышно было в ней. Жила себе девушка Виктория Стрежина, общаласьс начальницей кадрового отдела, спрашивала по утрам, как дела, и восхищаласьтропической расцветкой ее очередного платка. И вдруг выяснила в один прекрасныйдень за обедом, что Юлия Борисовна – дрянь. И сама удивилась своему открытию.

В гробовом молчании Вика встала из-за стола, отнесланедоеденное рагу на ленту и вышла из столовой. Дамы остались сидеть, не глядяна Осьмину. Юлия Борисовна густо покраснела от возмущения, затем обвелавзглядом собравшихся, словно хотела объявить что-то важное, и даже открыла рот,но в эту секунду следом за Викой встала та девушка, которая спрашивала остерилизации.

– Катя, я в кабинете, – обратилась она кколлеге. – Пойду, пожалуй, – и виновато пожала плечами.

Обед был испорчен. Осьмина объявила во всеуслышание, чтоСтрежина не умеет вести себя, но никто ее не поддержал.

– И знаете, Макар, что-то случилось после Викиных слов, –рассказывала Лена Красько, вспоминая случай двухлетней давности. – Викабольше ни с кем не обсуждала Юлию Борисовну, не касалась вообще этой темы… Онане любительница сплетничать. Но я хорошо помню, что у нас, сидевших за столом,после ее фразы словно глаза открылись. Как будто бы мы на секунду взглянули наОсьмину не своими глазами, а Викиными. До этого нам что-то мешало смотреть нанее беспристрастно. Вот мне, честно говоря, мешала всеобщая убежденность в том,что Юлия Борисовна – прекрасный человек. А Кате Крониной, как она позже самамне призналась, мешала импозантность Осьминой. Но Вика произнесла свою фразу, имне показалось, что я вдруг увидела Юлию Борисовну очень ясно, без всяких помехвроде общественного мнения и ее умения одеваться.

– Которое, казалось бы, и вовсе ни при чем, –задумчиво заметил Макар.

– Ни при чем, – согласилась Лена. – Но кто-тоза умением одеваться не может увидеть характер человека. Одевается хорошо –хороший человек, одевается плохо – значит, плохой. Скажете, так не бывает?

– А что же Осьмина? – спросил Макар, не поддержавтему о «бывает – не бывает».

– Она поначалу не понимала, что случилось. С нейпостепенно стали все меньше общаться. И те дамы, с которыми она раньше водиладружбу, тоже. Юлия Борисовна попыталась устроить Вике пару скандалов, но у нееничего не вышло.

– Почему?

– Вика не поддавалась на провокации. И знаете, почемуеще…

* * *

Юлии Борисовне хотелось кричать, хотелось устроить такуюсклоку, после которой Стрежина рыдала бы и вешалась в туалете на пятом этаже,где всегда приятно пахло освежителем с запахом дыни. Юлии Борисовне хотелосьшвырнуть в лицо пакостной девчонке грубые бранные слова, от которых тапокрылась бы красными пятнами и заплакала от стыда. Ей хотелось собратьпобольше гадких интимных подробностей и выстрелить ими побольнее в присутствиимужчин их фирмы. Последнее оружие всегда срабатывало безотказно – Осьмина импару раз пользовалась.

Но сейчас она этого сделать не могла. Распалившись до такогосостояния, что хотелось провести по стене ногтями с прекрасным французскимманикюром, с хрустом раздирая бумажные обои, Юлия Борисовна выскакивала вкурилку, где стояла за компанию с коллегами Стрежина. И останавливалась, словнонаткнувшись на стену.

Вика останавливала Осьмину так легко, что никто и непонимал, что происходит, и меньше всего – сама Юлия Борисовна. Она толькоосознавала, что от холодноватого недоумения в глазах секретарши вся ее яростьвместо того, чтобы взорваться фейерверком, сжимается в черный шарик, издаеттихий звон, как при столкновении со стеклом, и застывает. «Дзинь!» – слышалаона и не могла начать кричать, хотя две минуты назад готова была на ор,скандал, склоку – да на что угодно, лишь бы вывести Стрежину из себя идобиться, чтобы девицу выкинули из фирмы. Но проклятое удивление в глазах тойдействовало на Юлию Борисовну как холодный душ. Она теряла всю своюуверенность, сдувалась, как шарик, и лишь черный комок оставался внутри – держаформу, не давая ей обмякнуть совсем.

Юлия Борисовна не любила копаться в самой себе, считая себячеловеком практически безупречным. Неприятные воспоминания, связанные ссобственными поражениями, она рассовывала по закоулочкам памяти так глубоко,что до них не просто было добраться. Однако в конце концов одно воспоминаниевсе же всплыло, как ни старалась отмахнуться от него Осьмина.

Когда ей было четырнадцать лет, у девчонок в классепоявилось новое увлечение. Сбившись на перемене в хихикающую кучку, онивыбирали себе жертву из проходивших мимо школьников, как правило, симпатичных,и начинали в спину ей негромко говорить гадости, с таким прицелом, чтобы жертванепременно догадалась, что речь идет именно о ней. Развлечение, на первыйвзгляд простое, требовало наблюдательности, быстрой реакции и острого языка.Обычные оскорбления не подходили – это было бы слишком примитивно. На долгоеполивание грязью не хватало времени – следовало уложиться в полминуты. К томуже приходилось осторожничать, поскольку от многих старшеклассников можно было иполучить за такие игры, а потому девочки выбирали преимущественно школьников изпараллельных классов, о которых заведомо было известно, что они не полезут вдраку и не станут ябедничать учителям.