Гален обратил ко мне прекрасные зеленые глаза и улыбнулся, ия улыбнулась ему в ответ. Как и прочие, он был вооружен до зубов, но в нем быламягкость, которую большинство стражей утратили за столетия до его или моегорождения. Он отдал бы за меня жизнь и готов был на это еще тогда, когда я быларебенком, чего об остальных не скажешь. Но в политике он был сущим младенцем, апри дворах фейри это фатально.

Кто-то тронул меня за плечо, и я вздрогнула. Это Мэдлинприкрыла рукой мой микрофон и прошептала мне на ухо:

– Вы смотрите на него слишком долго. Может быть, нестоит повторять инцидент с Холодом?

Она шагнула назад, уже улыбаясь журналистам, и щелкнулакнопкой на поясе, включая свой микрофон.

Мне пришлось еще какое-то время смотреть в сторону, а не нарепортеров, потому что я покраснела. Краснею я вообще-то нечасто и – по людскимстандартам – не слишком ярко. Кожа сидхе не краснеет так, как человеческая. Отрепортеров я отвернулась – зато мое смущение видел Гален. Бывает, что отконфуза никуда не деться, можно только выбирать, чего именно конфузиться.

Мэдлин пояснила:

– Принцесса Мередит немного устала. Так что простите,ребята, давайте понемножку закругляться с вопросами.

Поднялся гвалт, снова ожили вспышки – что было некстати,потому что Гален подошел ко мне. Он опустился передо мной на колени рядом скреслом, но при его росте репортерам его голова и плечи были видны. Потом онкончиками пальцев очень нежно взял меня за подбородок. Я подняла на него взгляд– и тут же забыла, что на нас нацелены камеры. Он наклонился ко мне, и язабыла, что на нас смотрят. Я подалась вперед, легла щекой ему на ладонь... Изабыла обо всем на свете.

Я не знаю, как это объяснить. Мы месяцами спали в однойпостели. Он был безнадежен в политике, и выказывать у всех на глазах такоепредпочтение ему было опасно – для него же, – но я не думала ни о чем,когда мы поцеловались. Я просто не могла думать, а все, что я видела, –это радость у него на лице, в его глазах. Он любил меня с той поры, как мнеисполнилось семнадцать, и любовь светилась в его глазах, словно ничего неизменилось, словно и дня не прошло с того времени.

Королева приказала мне не выбирать любимчиков. Онаразозлится на меня, на него, на нас всех, но после "инцидента сХолодом", как это назвала Мэдлин, что это меняло? Я была не права, но явсе равно поцеловала Галена. Все равно хотела его поцеловать. Все равно в этотмиг мир сузился в одну точку, и этой точкой было лицо Галена, его ладонь намоей щеке, его губы на моих губах.

Это был нежный, целомудренный поцелуй – может быть, онпонимал, что если он даст себе волю, то я потеряю контроль над гламором,скрывавшим мой и Холода клоунский вид. Гален отстранился, и в глазах егосветилось знакомое мне выражение легкого удивления, словно он никак не могповерить, что может целовать меня, прикасаться ко мне. Раз или два я ловила тоже выражение в зеркале, на собственном лице. – Мы тоже получим по поцелую? –В низком голосе слышался рокот волн. Баринтус двинулся к нам в водоворотесобственных волос цвета океана. Бирюза Средиземного моря, глубокая синеваТихого океана, свинцово-синий цвет моря перед грозой, соскальзывающий вчерноту, где вода глубока и густа, как кровь спящих великанов. Цвета текли ипереливались из одного в другой, и его волосы казались такими же бесконечноизменчивыми, как сам океан. В давние времена он был богом моря. Только недавноя узнала, что он звался когда-то Мананнан Мак Лир[6], и этознание следовало держать в тайне. Сейчас он был Баринтусом, павшим богом моря.Он грациозно нес себя по сцене, все свои семь футов. Глаза у него были голубые,но с вертикальным зрачком, как у кошки или у глубоководного животного. Наглазах имелось третье веко – прозрачная перепонка, защищавшая глаза подводой, – и оно часто мигало, если Баринтус нервничал. Сейчас оно дергалосьчуть заметно.

Я подумала, догадывается ли кто-нибудь из толпы репортеров,чего стоило этому очень замкнутому мужчине потребовать поцелуя, выставить себяна всеобщее обозрение?

Гален сообразил, что повел себя недопустимо, и попросилпрощения взглядом. К сожалению, читать по его лицу было проще простого. Ирепортерам тоже. Королева сказала: "Никаких фаворитов". Похоже, мнепридется доказать, что у меня их нет. А после тою, что только что устроили мы сГаленом, это будет непросто.

Многие из окружавших меня мужчин могли играть на камеру, иэто ни им, ни мне ничего бы не стоило. Баринтус был не из таких. Он дружил смоим отцом, и, по американским стандартам, секса между нами не было. Даже впонимании Билла Клинтона. Если б я была на месте Баринтуса, я бы не шагнулавперед, но он придерживался более высокой планки в отношении правды, чембольшинство даже не людей, а сидхе.

Я посмотрела Баринтусу в глаза, и поскольку я сидела, а онстоял, мне пришлось для этого запрокинуть голову.

– Если хочешь.

Я произнесла это легко и с улыбкой. Вот только мы сБаринтусом ни разу еще не целовались, а первый поцелуй не должен сниматьсясотней камер.

Положение спас Рис.

– Если Баринтусу достанется поцелуй, то и мне тоже.

Дойл добавил:

– Тогда уж всем, чтобы без обид.

Баринтус чуть улыбнулся.

– Я склонюсь перед обстоятельствами и получу свойпоцелуй в уединенном месте.

– А Гален и Холод свои уже получили, – проныл Риси сделал вид, что собирается открутить ухо возвращавшемуся на место Галену.

Баринтус поклонился с благородным изяществом и собралсяскользнуть обратно, но ему это не удалось. Прозвучал вопрос:

– Лорд Баринтус, вы решили из "делателякоролей" сделаться королем?

Ни один сидхе не назвал бы Баринтуса в лицо "делателем королей"– или королев, если на то пошло. Но прессе, увы, уши не открутишь.

Баринтус предпочел встать на колено возле меня, а ненаклоняться к микрофону. В этой позе его голова оказалась почти на одном уровнес моей.

– Я сомневаюсь, что останусь в гвардии принцессы.

– А почему?

– Я нужен и в других местах.

Правда была в том, что, прежде чем принять Баринтуса вНеблагом Дворе после изгнания от благих, королева Андаис взяла с него обещаниеникогда не пытаться занять ее трон, даже если ему его предложат. Он былкогда-то Мананнаном Мак Лиром, и королева, как и ее придворные, боялась егомощи. Так что он дал ей самую торжественную клятву, что никогда не сядет на еетрон.