Но Ян так никогда и не вернулся за ней. Тогда Дункан впервыепонял, что при желании Ян мог задавить в себе любые чувства. Он бесповоротнорешил избавиться от всего, что было ему дорого, чтобы больше никогда уже неиспытать боль утраты. Он сложил в сундуки все портреты родителей и сестры и всепринадлежавшие им вещи и убрал на чердак, так что теперь единственным, чтомогло напомнить ему о них, был дом. И воспоминания.

Вскоре пришло письмо от его деда, герцога Стэнхоупского.Через двадцать лет после того, как он отрекся от своего сына за то, что тотженился на матери Яна, герцог предложил внуку все, чего он был лишен. Егописьмо пришло через три дня после пожара. Ян прочитал его и выбросил в корзину,так же он поступал со всеми письмами, последовавшими за этим. Так продолжалосьодиннадцать лет, в течение которых Ян оставался таким же неприступным, как егородные скалы, и таким же безжалостным, как топкие торфяные болота, заросшиевереском, среди которых он рос.

Это был самый непреклонный человек, которого знал Дункан.Еще мальчиком он приводил родителей в замешательство своей спокойнойуверенностью, блестящим умом и своенравным упорством. Его отец однажды пошутил:"Ян позволяет нам с матерью воспитывать его только потому, что любит нас,а не потому, что считает нас умнее. Он знает, что умом превосходит нас, но не говоритэтого вслух, чтобы не задеть нашего самолюбия.

Зная, как Ян бесповоротно отрекается от тех, кто обидел его,Дункан почти не надеялся, что ему удастся изменить отношение Яна к деду, темболее что в данном случае он даже не мог воззвать к его чувствам. ГерцогСтэнхоупский значил для Яна куда меньше, чем его Лабрадор.

Погрузившись в эти размышления, Дункан мрачно смотрел наогонь, не замечая, что Ян отложил книгу в сторону и наблюдает за ним. НаконецЯн нарушил тишину:

– Поскольку я приготовил рыбу не хуже, чем обычно, полагай,у тебя есть какие-то другие причины для такого свирепого вида.

Дункан кивнул и с сильным предчувствием, что ни к чемухорошему это не приведет, встал, подошел к камину и приступил к делу.

– Ян, я получил письмо от твоего деда, – начал викарий иувидел, как располагающая улыбка исчезает и лицо Яна превращается в каменнуюмаску. – Он просит меня походатайствовать за него и уговорить тебя встретитьсяс ним.

– Ты зря теряешь время, – стальным голосом ответил Ян.

– Но ведь он твоя семья, – тихо произнес Дункан.

– Вся моя семья в этой комнате, – горько отозвался Ян. – Иникакой другой я не признаю.

– Ты его единственный наследник, – безнадежно продолжалвикарий.

– Это его проблема.

– Он умирает, Ян.

– Я не верю этому.

– А я верю ему. И знаешь, Ян, если бы твоя мать была жива,она умоляла бы тебя помириться с ним. Она всю жизнь мучилась от мысли, чтоиз-за нее твой отец лишился семьи и наследства. Я думаю, тебе не надонапоминать, что твоя мать была моей единственной сестрой. Я любил ее, и если ясмог простить этого человека за ту боль, которую он причинил ей, то, наверное,и ты мог бы это сделать.

– Прощать – твоя профессия, – с сарказмом ответил Ян. – Уменя же другой принцип: око за око.

– Говорю тебе, он умирает.

– А я говорю тебе, что мне плевать на это! – четковыговаривая каждое слово, отрубил Ян.

– Даже если титул не нужен тебе самому, прими его хотя быради своего отца. Этот титул принадлежал ему по праву, так же как будет принадлежатьтвоему сыну. Это последняя возможность одуматься, Ян. Твой дед дал мне еще двенедели на то, чтобы уговорить тебя. По истечении этого времени он назоветдругого наследника. Ты приехал сюда на две недели позже, чем собирался, и,может быть, сейчас уже поздно….

– Поздно было еще одиннадцать лет назад, – с ледянымспокойствием ответил Ян. Вдруг лицо его смягчилось, и он стал запихивать бумагив ящик. Потом посмотрел на Дункана и с ясной спокойной улыбкой сказал:

– Твой стакан пуст, викарий. Выпьешь еще? Дункан вздохнул ипокачал головой. Все вышло так, как он и ожидал: Ян мысленно захлопнул дверьперед своим дедом, и ничто уже не могло изменить его решения. Дункан знал поопыту, что, когда Ян становится таким мягким и приветливым, до него уже не достучаться.Подумав, что их первый вечер с племянником все равно безнадежно испорчен,Дункан решил заодно обсудить и другой щекотливый предмет.

– Ян, насчет Элизабет Кэмерон. Ее дуэнья сообщила мненекоторые вещи…

Опасно ласковая улыбка снова возникла на лице Яна.

– Можешь не продолжать, Дункан. С этим покончено.

– С разговором или…

– Со всем.

– Но мне вовсе так не кажется! – воскликнул Дункан,выведенный из терпения раздражающим спокойствием Яна. – То, что я видел…

– Ты видел конец.

Дункан заметил, что он произнес это с той жеокончательностью и веселой невозмутимостью, с которыми говорил о герцоге. Всевыглядело так, словно он решил эти вопросы как нельзя более благоприятно длясебя, и никто и ничто не сможет заставить его пересмотреть свое к нимотношение. Судя по его реакции, Ян отнес Элизабет к той же категории лиц, что игерцога Стэнхоупского. Вконец расстроенный, Дункан схватил со стола бутылкубренди и плеснул себе в стакан.

– Есть кое-что, о чем я тебе никогда не говорил, – созлостью проговорил он.

– И что же это?

– Я ненавижу, когда ты начинаешь выставлять серьезные вещи внезначительном и забавном свете. Я бы предпочел увидеть тебя в ярости! Покрайней мере тогда я хоть знал бы, что могу достучаться до тебя! – в отчаяниивоскликнул Дункан.

В ответ на это Ян взял со стола книгу и снова начал читать.

– Ян, может быть, сходишь в сарай и посмотришь, что такзадержало Элизабет? – спросил викарий, ловко переворачивая жарившуюся насковороде ветчину. – Я послал ее туда за яйцами пятнадцать минут назад.

Ян бросил у камина охапку дров, отряхнул руки и пошел искатьпотерявшуюся гостью. Сцена, которую он застал в сарае, заставила его застыть внемом удивлении. Уперев руки в бока, Элизабет сердито смотрела на сидящих нанасесте кур, которые хлопали крыльями и яростно кудахтали.

– Я не виновата в этом! – восклицала она. – Я вообще нелюблю яйца. И даже запаха курятины не выношу. – Она начала красться на цыпочкахк насесту, и голос ее звучал умоляюще. – Если вы только разрешите мне взятьчетыре штуки, обещаю вам, что сама не съем ни одного. Послушай, – добавила она,протягивая руку к кудахтающей курице, – я побеспокою тебя только на однусекунду. Я только просуну туда руку и… а-ай! – закричала Элизабет и замахаларукой, которую больно клюнула курица.