Задерживать слишком надолго ее нельзя. Вейс может понять этои уйти. Вычислить его надо сейчас, сию минуту в этой уже редеющей толпе.

И Кротов, и стоявшие рядом оперативники, конечно, имели присебе фотографии Вейса, знали наизусть его приметы. Но знали они и то, чтовнешность можно изменить до неузнаваемости, особенно если ты среднего роста,нормального телосложения, на вид тебе от сорока пяти до пятидесяти лет и особыхпримет у тебя не имеется.

В двух метрах от Кротова стоял понурый пожилой мужчина,почти старик, в черной вязаной шапочке, надвинутой до бровей, с короткой ижесткой на вид седой бородой. Руки он держал в карманах темно-синейкуртки-канадки. И вдруг Кротов почувствовал волну дикого напряжения, исходившуюот этого старика.

В ту же секунду он увидел Лену, которая, улыбаясь, быстрошла к выходу, и услышал ее веселый голос:

– Сергей Сергеевич!

Еще ничего не успев понять, Кротов прыгнул на старика изаломил назад его руку, из которой выпал «браунинг». Однако прежде чем упасть,«браунинг» выстрелил – просто дернулся на курке напряженный палец Вейса.Выстрел был негромким, но после него в аэропорту стало смертельно тихо. Толпарасступилась. Вейс уже лежал на полу с заломленными за спину руками внаручниках, а присевший на корточки оперативник обыскивал его.

Кротов видел перед собой только бледное, застывшее лицоЛены, огромные серые глаза. Она молча уткнулась русой головой ему в грудь.Чей-то незнакомый голос произнес рядом:

– Врача! Срочно вызовите врача! И только тогда Кротовпочувствовал острую боль в левой ноге.

– Ранение сквозное, кость не задета, – сообщил молодойжизнерадостный врач, накладывая Кротову давящую повязку в медпункте аэропорта,– до свадьбы заживет! Возьмите на память. – Он протянул на ладони маленькуюпродолговатую пулю.

Первое марта, первый день весны, был морозным и солнечным.Весной еще не пахло, а до лета казалось совсем далеко.

Живот у Лены стал таким большим, что ни одно пальто незастегивалось, поэтому весь февраль пришлось ходить в необъятной пуховой курткеКротова, в которой Лена казалась себе бочкой.

– Тяжело быть толстой, – жаловалась она, – тяжело инекрасиво.

– Очень красиво! – возражал Кротов.

В субботу первого марта они решили поехать в Серебряный Бор,погулять, подышать чистым сосновым воздухом.

Они шли не спеша по расчищенной дорожке и молчали. Имнравилось молчать вместе, слушать тишину, скрип утоптанного снега под ногами ишорох легких белых комьев, срывающихся иногда с сосновых веток.

Внезапно Лена остановилась и сказала:

– Все. Пошли назад, к машине.

– Что случилось? – испугался Кротов.

– В роддом надо ехать.

Тяжело усевшись на заднее сиденье, она пробормотала сквозьзубы:

– Только не гони слишком, будет обидно, если сейчасврежемся. И не пугайся, я могу заорать. Я, конечно, постараюсь не орать, ноочень больно.

– Леночка, ты кричи, если хочешь, не сдерживайся.

Притормозив у троллейбусной остановки, Кротов спросил у юнойзябнущей парочки:

– Ребята, где здесь ближайший роддом?

– Кажется, на Салям Адиля, там больница. К Беговой езжайте.

– Сережа, ты умеешь принимать роды? – спросила Лена, когдаони переехали через мост.

– Не знаю. Не пробовал.

– Ну вот. Надо было выходить замуж за американскогополицейского. Их этому учат.

Нянечке, вынесшей свернутую Ленину одежду, Кротов сунулдесять тысяч.

– Ой, да ладно вам, – смутилась та, быстро пряча деньги вкарман, езжайте домой, что вам здесь сидеть? По телефону позвоните, вам всескажут. Есть у вас наш телефон?

– Телефон? А, нет. Я не знаю… Нянечка нацарапала номер наклочке бумаги и протянула Кротову:

– Ну, что вы стоите-то? Езжайте домой, на вас же лица нет.

– А вы не знаете, долго еще… осталось?

– Вашей-то? Нет, вашей недолго. Минут сорок, час от силы.

– Можно, я здесь подожду?

– Нельзя. Да уж ладно, сиди. Я попрошу кого-нибудь выйти, сказатьтебе, или сама выйду. Что же делать, если ты нервный такой!

Нянечка удалилась. Кротову очень хотелось курить. Посидевнесколько минут, он вышел на улицу, выкурил сигарету, вернулся, посмотрел начасы. Времени прошло мало, а казалось – целая вечность.

– Вы муж Полянской Елены Николаевны? – услышал он над собойвластный женский голос.

Он поднял голову. Над ним стояла высокая худая женщина вбелом халате и марлевой маске.

– Здесь сидеть нельзя, – сообщила она. – Что же вы допоследнего дотянули? Еще бы чуть-чуть, она бы у вас в машине родила.

Кротов затаил дыхание.

Женщина сделала паузу и окинула его строгим, осуждающимвзглядом, но, заметив его расширившиеся от испуга глаза, сжалилась:

– Девочка у вас. Три триста, пятьдесят один сантиметр.Здоровенькая, бойкая, только крикуха. Поздравляю.

* * *

В воскресенье Кротов отправился на рынок за фруктами дляЛены, потом в роддом, оттуда – к Жоре и Лиде Глушко, посоветоваться, чтокупить" и приготовить для малышки. У них ведь трое детей, они все знают.

Домой он вернулся только в девять вечера.

Не успел он выйти из лифта, как открылась дверь соседнейквартиры.

– Сергей Сергеевич, – высунулась из-за двери пожилая соседкаво фланелевом халате, – вас можно поздравить? Тут вам кучу вещей привезли, авас дома не было. Оставили у меня. Вы зайдите, пожалуйста.

В прихожей у соседки пахло щами и кошками. У стенного шкафастояли собранная и запакованная детская кроватка, коляска, огромный кожаныйчемодан.

– А кто привез все это?

– Девушка. Блондиночка такая, высокая, хорошенькая.

В чемодане оказались две пачки памперсов, пеленки, ползунки,кофточки, несколько забавных мягких игрушек. Сверху лежал отдельный пакет содеялыдем и еще кое-какими детскими вещичками, вплоть до белоснежного,тщательно выглаженного марлевого подгузника. Из пакета выпал сложенный вчетверолисток. Кротов развернул и прочитал: