Москва, 1917

Всё кончилось. Над Володей вырос невысокий холм. Снегусилился, поднялась метель, под снегом исчезли венки, живые и восковые цветы.Жарская взяла под руку старую няню, повела к воротам. За ними потянулисьостальные. Продрогшего, ослабевшего от слёз Андрюшу Таня передала Потапову.Михаил Владимирович неподвижно стоял у могилы.

— Папа, пойдём.

Он молча покачал головой. Перчаток на нём не было. Онапринялась тереть его ледяные руки, дышать на них.

— Папочка, я очень замёрзла, я никуда без тебя не уйду.

— Я мало его любил. Я его не уберёг. Прости меня, — вдругпроизнёс Михаил Владимирович.

— Ты с мамой говоришь? — спросила Таня.

Он не ответил. Обнял её и глухо, страшно заплакал, впервыеза эти дни. Она надела на него свою муфту, повела его между сугробами, по узкойаллее к выходу. Один раз он остановился, оглянулся, взял горсть снега, протёрлицо, достал платок, высморкался и сказал уже другим, почти живым голосом:

— Таня, возьми муфту, холодно.

Домой, на поминки, народу пришло больше, чем в церковь и накладбище.

Явился Брянцев, несколько Володиных приятелей, старыйаптекарь Кадочников. Таня немного посидела за столом и ушла наверх, в маленькуюкомнату возле лаборатории, навестить Агапкина.

Федор Фёдорович слёг на следующий день после смерти Володи.До последней секунды он пытался Володю спасти. Когда все доступные средствабыли исчерпаны, он ввёл ему препарат, шесть кубиков. Но опоздал.

— Безумие. Я действовал словно под гипнозом. Володя несколькодней назад умолял меня сделать это, от всех в тайне. Я тянул. История с Осейзажигала во мне надежду, но страх был сильнее. Я не знал точной дозировки ибоялся спросить. В результате я сделал вливание, когда он был уже в агонии.

— Паразит силён, но не настолько, чтобы воскрешать мёртвых,— произнёс Михаил Владимирович и больше не сказал ни слова.

— Я не имел права, — повторял Агапкин, — но он так просилменя. Я хотел поговорить с Михаилом Владимировичем, но Володя взял с меняклятву молчания. Теперь мне кажется, будто именно вливание убило его.

— Не терзайтесь, Федор Фёдорович, — утешала его Таня, —возможно, на вашем месте я поступила бы так же. Когда вы кололи, Володя ужеумер, от удушья и от потери крови.

Тане было жаль Агапкина. Температура у него к вечеруподнималась до сорока градусов. Его бил озноб. Она заходила к нему часто, поилачаем, отваром липы и малины. Михаил Владимирович однажды тоже зашёл, сфонендоскопом, стал слушать, заглянул в горло, но руки у него дрожали. Онпробормотал:

— Нет, не могу. Простите. Таня, пригласи Льва Борисовича.

Лев Борисович Кошкин был лучшим госпитальным терапевтом. Оносмотрел Агапкина, сказал, что в лёгких чисто, горло красное, но без налёта,железы слегка увеличены. В общем, ничего страшного. Обычная зимняя простуда.Но, поскольку организм ослаблен нервным потрясением, переутомлением, онапротекает так тяжело. Нужен постельный режим, обильное тёплое питье, лимон,мёд, уксусные компрессы.

Внизу, в столовой, адвокат Брянцев произносил речь о том, чтоРоссия теряет лучших своих сынов не только на полях сражений. В последнее времяон так привык говорить с трибуны, что увлёкся и забыл, где находится.

— Володя покинул нас в тяжёлую минуту. Все меньше остаётсямыслящих людей именно сейчас, когда они так нужны России. Он ушёл в тот час,когда в России нет человека, который не ощущал бы всем своим существом угрозу,нависшую над нами. Между тем престол своей реакционной политикой ослабляетименно наиболее умеренные и культурные слои населения, выбивая почву из-под ногпатриотически настроенных элементов и высвобождая государственный нигилизм.

Жарская под столом наступила ему на ногу, он опомнился изамолчал. Жарская встала и тоже начала говорить.

— Огненное дыхание грядущей катастрофы жжёт нам лица дажесквозь январские вьюги. Поклянёмся же, господа, перед памятью нашегодрагоценного мальчика, нашего скептика и философа, нашего Володеньки, ещётесней сплотиться вокруг того светлого и чистого, что есть в каждом из нас.

Таня тихо выскользнула из-за стола и ушла к больномуАгапкину.

Он лежал, свернувшись калачиком, лицом к стене. В маленькойкомнате тускло горел ночник. На тумбочке у кровати стояли склянки слекарствами, стакан с недопитым чаем. Таня подумала, что он спит, хотела уйти,но он повернулся, открыл глаза.

— Танечка, не уходите, посидите со мной.

Она села на стул у кровати.

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше. Температура упала. Впрочем, я вовсе не рад этому.

— Почему?

— Благодаря болезни я вижу вас чаще, вы заботитесь обо мне.Пусть из жалости и христианского милосердия, но для меня и это счастье.

— Федор Фёдорович, мы похоронили Володю, — медленнопроизнесла Таня, как будто не услышав его.

Он взял свой холодный чай, допил залпом и спросил:

— Отпевание было?

— Да.

— Кто пришёл?

Таня перечислила всех и, помолчав, добавила:

— Рената всё-таки явилась. Вместе с Худолеем. Но в храм незашли, ждали на улице.

Агапкин привстал.

— Вот как? Вы говорили с ними?

— Нет. Они ушли очень быстро. Скажите, в ту ночь, когдаВолодя заболел, что случилось? Вы тоже были там, в доме Худолея. Я слышаласквозь сон, как Володя приходил за вами.

— Там срочно требовалась медицинская помощь, — пробормоталАгапкин, — простите, это не моя тайна. Как Михаил Владимирович?

— Лучше. Но, конечно, оправится не скоро.

— Да, я совсем забыл. Из Ялты письмо, от Оси. Возьмите,Клавдия заходила ко мне днём, оставила там, на столе.

Таня слабо улыбнулась, распечатала конверт.

Ося писал часто. Рассказывал, как ходит в гимназию, рисоваляркие литературные портреты одноклассников, учителей, про каждого сочинялкакую-нибудь невероятную историю. Иногда присылал в конверте несколько новыхстраниц своего романа об американских индейцах.

Таня подвинула к себе лампу, стала читать и так увлеклась,что забыла об Агапкине. Он лежал и смотрел на неё.

— Ну, как Ося, здоров?