Из открытой форточки донёсся гвалт, топот, стали слышныотдельные голоса: «Долой правительство! Долой войну! Долой немку!», потомзапели «Марсельезу».

Окно выходило на Пречистенку. Утоптанный снег был покрытподсолнечной шелухой. Шли люди с красными транспарантами и флагами. Танязакрыла форточку, вернулась к фельдфебелю.

— Поплакал и будет. Спи.

Он бормотал всё тише, всё спокойнее. Таня закрыла глазатолько на минуту, прислонилась головой к стене и тут же провалилась в сон. Ейприснился Данилов. Опять от него не было вестей. Ходили страшные слухи о бунтахв полках, о том, что солдаты стреляют и вешают офицеров.

Павел Николаевич стоял прямо тут, в дверном проёме. Халатнакинут поверх шинели, в руке фуражка. Он смотрел на неё, потом тихо, шёпотом,позвал:

— Танечка!

— Спит она, умаялась после ночи, — прозвучал рядом знакомыйголос, — разбудить?

— Не нужно, я подожду.

Таня открыла глаза. Он правда был здесь, в палате, живой,невредимый. С ним рядом стояла сестра Арина.

— Иди уж, я останусь. Да глядите там, на улице, осторожней,опять эти ходят, с кумачами.

В коридоре они обнялись.

— Танечка, я все знаю о Володе. Я пытался вырваться раньше,но не получилось. Михаил Владимирович сейчас в офицерской палате наверху. Я ужевиделся с ним. Он хорошо держится, только похудел сильно. Впрочем, вы тоже.Совсем не спите?

— Почему? Сплю. Вы как раз застали меня спящей.

Они шли по коридору к лестнице. Вдруг Таня резко обернулась.Им в спины смотрел Агапкин. Она кивнула ему, полковник поклонился. ФедорФёдорович ответил лёгким вежливым поклоном и исчез за ближайшей дверью.

Извозчиков не было. По заплёванной мостовой шла очереднаядемонстрация с транспарантами, знамёнами, с красными бантами и краснымиповязками на руках. Пришлось стоять ждать, пока пройдут.

— Да здравствует демократия!

— Долой войну!

— Городовых на фонари!

— Мир хижинам, война дворцам!

Голоса были визгливые, в основном женские. От криковзакладывало уши. Молодой рабочий, в кепке, в чёрном, с чужого плеча, пальто,приостановился, впился опухшими глазами в лицо Данилова. Сплюнул прилипший кгубе окурок и заорал шальным фальцетом:

— Офицерье к стенке!

Таня сильно потянула полковника за руку.

— Пройдёмте переулком.

Пока шли пешком до Брестской, он рассказал, что царьподписал отречение в пользу великого князя Михаила Александровича. Этопроизошло в ночь со второго на третье марта в Пскове.

— В Петрограде хаос, ужас, войска переходят на сторонувосставших. Михаил тоже отрёкся. Что будет дальше, неизвестно.

— А как же Александра Фёдоровна, дети? — спросила Таня.

— Они в Царском, больны корью.

— Вы папе уже сказали?

— Нет. Пока только вам.

По Тверской шагала ещё демонстрация, те же знамёна, банты,крики:

— Долой правительство!

— Долой войну!

— Долой немку!

Не было уже никакого правительства. Некому продолжать войну.Полки бунтовали, дезертировали тысячи солдат, офицеров расстреливали илизабивали насмерть. Александра Фёдоровна в Царском Селе, беспомощная ипотерянная, с больными детьми, ждала мужа, полковника Романова.

Петроград был в крови и копоти. Московские мостовые покапокрывались только слоем подсолнечной шелухи. С торговых домов фирм —поставщиков императорского двора сшибали двуглавых орлов. Выли гудки бастующихзаводов. В лавках били стекла. Города наполнялись дезертирами и уголовниками. Вредакции популярного журнала «Нива» энергично стучали пишущие машинки.

«Россия свободна! Всем нам, русским людям, выпало на долюстать творцами новой русской эры. В вешние февральские воды на наших глазах ввеликой книге судеб нашей родины перевёрнута последняя страница невозвратногопозорного строя!»

Вечером главный врач госпиталя собрал всех в своём кабинете.

— Господа, царь отрёкся от престола. Манифест подписан.Россия свободна.

Кто-то стал аплодировать, кто-то жал руку соседу. Всепоздравляли друг друга, даже шампанское появилось. Михаил Владимирович сидел вуглу, низко опустив голову.

— Профессор, что с вами? Неужели не рады? Мы все так ждалиэтого, теперь начнётся совсем другая, новая жизнь. Нет больше самодержавия,нет!

Михаил Владимирович поднял голову, оглядел всех и тихопроизнёс:

— Я царский генерал. Я присягу давал. Мне, господа,радоваться нечему.

Утром 6 марта Таня и Павел Николаевич обвенчались в ХрамеБольшого Вознесения.

Пётр Борисович привык мало спать и легко переносил бессонныеночи. Его новая подружка Жанна была неутомима. Впервые за многие годы он ужевторую неделю подряд обходился без стимуляторов. Жанна скакала на нём или подним удивительно долго и не только профессионально, но самозабвенно, минут посорок, два-три раза за ночь. Галоп сменялся томительно медленной трусцой, потомрысь, опять галоп, электрическая судорога взмыленных тел, прохладный душ,короткий крепкий сон, и все сначала.

«А может быть, и не надо ничего, никаких биологическихфокусов? — думал Пётр Борисович, нежась ранним утром в джакузи. — У девочкибешеная энергетика. Роскошная зверушка, ничего никогда не говорит, молчит илистонет, поскуливает страстным басом. Вот он, мой эликсир молодости. Ни тебедавления, ни сердечной боли».

Давно уже Петру Борисовичу не было так хорошо. Впрочем, вглубине души он понимал, что дело вовсе не в роскошной зверушке Жанне. Гонка,начавшаяся в новогоднюю ночь в Куршевеле, длилась шесть лет. Сейчас он вышел нафинишную прямую.

Чутье не обмануло его, когда он заставил Ивана Зубовасвязаться с профессором Мельником. Сам по себе профессор был пустым местом,хвастуном и попрошайкой, но через него удалось выйти на бесценную фигуру, реальногосвидетеля и участника событий, которые так интересовали Петра Борисовича.

Фигуре этой скоро исполнялось сто шестнадцать лет. Пусть этобыла развалина с парализованными ногами и трясущейся челюстью, пусть вид ФедораФёдоровича Агапкина вызывал жалость и отвращение, но сам факт существованияэтого дореволюционного ископаемого наполнил измученное сердце Кольта жгучейцелительной надеждой.