Я посмотрела на них на всех хмуро, и даже тесноеприкосновение Жан-Клода перестало избавлять меня от чувства неловкости.

– Спасибо, ребята, а то у меня совсем не было чувстватревоги перед выступлением.

– Мы не хотим тебе затруднять дело, – сказалИстина, – но, как и все вампиры, кроме тех, кто все время существовал пододним и тем же мастером, мы испытали жесткую и жестокую эксплуатацию со сторонытех, кому полагалось о нас заботиться.

– Смысл феодальной системы в том, чтобы те, ктонаверху, заботились о нуждах тех, кто внизу. Но я редко видел, чтобы былоименно так, – добавил Нечестивец.

– Ага, – согласилась я. – Это какРейганомика, экономика просачивающегося вниз богатства. Такая система хороша,когда у власти действительно достойные люди.

Братья кивнули, будто я что-то мудрое сказала. Может,действительно сказала.

Я поцеловала голую грудь Жан-Клода, погладила чуть болеескользкую кожу на крестообразном ожоге. Отодвинувшись от него, я направилась ккровати, по дороге молясь: «Пусть он станет свободным, но пусть я не причинюему вреда».

Я велела Реквиему лечь на кровать, и он лег без колебаний.Элинор была права – он был как человек, пораженный взглядом вампира. Яопустилась рядом с ним на колени, подоткнув под них халат, туго завязанный наталии. Глядя на Реквиема, я подумала: есть ли что-нибудь, что я попрошу егосделать, и он откажется? Есть ли какой-то вообще предел? Я видела людей,подчиненных вампирами, которые в мгновение ока становились врагами своих друзейи пытались убить тех, кого любили. Мог бы Реквием убить для меня? Без причины,только по моей просьбе? Хотелось бы знать, но и не хотелось бы тоже.

Я посмотрела на Жан-Клода:

– Это все вертится вокруг секса, или он сделал бы все,что я попросила бы, как человек, загипнотизированный вампиром?

– Не знаю, ma petite.

– Если ты никогда не собираешься этого делатьнамеренно, то какая разница? – спросил Лондон, интонацией выражая все своенедоверие. На самом деле его можно было понять.

– Ни с кем из своих я не собираюсь делать этогонамеренно, но иногда я оказываюсь одна в гнезде вампиров, которых собираюсьубивать. Они на такие вещи реагируют раздражительно. Я просто подумала, немогла бы я вызывать ardeur в качестве оружия? Можно его сделать преимуществом,а не бедой?

Лондон нахмурился и сказал:

– Анита, я тебе не верю.

– Лондон, – обратилась к нему Элинор. –Никогда больше не говори с ней таким тоном.

– Я видел, что может сделать ardeur. Ты не видела,Элинор. – Его лицо так перекосилось от злости, что смотреть сталобольно. – Я видел такое выражение у себя на лице, как сейчас у Реквиема. Ипомню это ощущение.

Его руки стиснули стойку кровати так, что кожа побледнела –слегка. Если бы он уже был сыт, изменение цвета было бы заметнее. Деревоскрипнуло, протестуя, и он убрал руки.

– Где-то в глубине души мне хочется снова испытать этоощущение. Это как все время быть под наркотиком. Радостный подъем, счастье.Пусть не настоящее счастье, но на пике ощущения разницы не чувствуешь. –Он крепко обхватил себя за плечи. – Без этого в мире темнее, холоднее. Нос этим ты – раб. Раб того, кто заставляет тебя делать такое…

Он так резко замотал головой, что даже от взгляда на негоголова кружилась.

– Может быть, Лондону следует уйти до того, как мыначнем, – сказала я.

– Нет, – ответил он. – Нет. Если я не могувынести зрелища, как ты питаешь на ком-то ardeur, то мне нужно искать другогомастера и другой город. Если это мне невыносимо, то мне нужно уехать туда, гдени у кого ardeur'а нет.

– Жан-Клод – твой мастер, Лондон, – напомнилаЭлинор. – Уехать ты можешь только с его разрешения.

– Мы это уже обсуждали, – сказал Жан-Клод.

– Когда? – спросила я.

– Он – наркоман, ma petite, у него пристрастие кardeur'у. Я его спас от Белль Морт, которая снова пристрастила бы его, но мы сним обсудили, не может ли даже твой ardeur или мой оказаться ему опасен. Еслиэто так… – то же грациозное пожатие плеч, – то я найду ему местоподальше от подобных соблазнов, но на это потребуется время – найти место, гдепримут такого потенциально сильного вампира. Тем более этой конкретной линиикрови и мужчину. Будь он женщиной, был бы целый список заявок.

– А для мужчин – нет, – сказала я.

– Non, ma petite, женщины-мастера уверены, что мужчинынашей линии их околдуют и подчинят. А мастера-мужчины убеждены, что с женщинаминашей линии сумеют справиться.

– Что ж, все как всегда. – Я посмотрела наЛондона. – Если ты почувствуешь, что тебе чересчур, обещай мне, что тыуйдешь.

– А какая тебе разница?

Я подняла руку, останавливая Элинор, готовую опять сделатьему выговор.

– Мне и без того хватает хлопот освобождать сейчасРеквиема. И заниматься такой работой в тот же день еще раз мне совершенно нехочется.

Он кивнул:

– Клянусь, что уйду, если мне будет чересчур.

Лицо его было очень мрачным, но ни злости, ни вызова на немне было.

Я вздохнула поглубже и обернулась к лежащему на кроватиРеквиему. Он смотрел на меня спокойными глазами, полными радостного ожидания.Агнец, ожидающий, пока ему перережут горло.

Я подошла к нему, коснулась неповрежденной стороны его лица.Взяла его ладонью, и он прижался лицом к руке, закрыв глаза, будто даже такоеневинное прикосновение наполняло его почти нестерпимым удовольствием.

Я позвала его:

– Реквием, Реквием! Вернись ко мне.

Он накрыл мою руку ладонью, прижал к лицу:

– Я же здесь, Анита, здесь.

Я покачала головой, потому что это был не он. Тело было его,но все, что делало Реквиема Реквиемом, не видно было в этих глазах. Это былолицо незнакомца. То, что делает личность личностью, это не форма лица и не цветглаз, а именно личность. Годы опыта, запечатленные на лице. Ее «я», этойличности, за неимением лучшего слова.

– О Реквием, вернись к нам!

Он таращился на меня, недоумевая. Даже сам не понимал, чтоего нет.

Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться и не видеть его глаз,таких доверчивых и пустых. Некромантия отличается от других сил, которые у меняесть – может быть, потому, что принадлежит мне. Какова бы ни была причина, нонекромантию мне не надо призывать сознательно – достаточно перестать ейсопротивляться, перестать блокировать эту силу. Когда я ее блокирую, точувствую себя как кулак – крепко сжатый, давящий, давящий вовсю, чтобы сила невыскочила. И я этот метафорический кулак разжала, перестала напрягаться – и вотона, некромантия. До того, с Огги, столько произошло всякого, столько разныхсил проявилось, что меня это отвлекло, а сейчас ничего, кроме некромантии, небыло. И так было хорошо отпустить ее на свободу наконец-то. Так восхитительнохорошо.