Асагава выслушал его с каменным лицом, только губы немногоподрагивали, выдавая волнение. Эраст Петрович был готов к резкой, вполнезаслуженной отповеди, но инспектор его удивил.

– Вы могли мне ни в чем не признаваться, – тихосказал он. – Я никогда бы не узнал правды, и вы остались бы безупречнымгероем. Но ваше признание потребовало ещё больше мужества. Извинение принято.

Он церемонно поклонился, Фандорин ответил точно таким жепоклоном.

Из храма вышел Суга, держа в руках три узелка.

– Больше ничего нет, – сказал он. – Мастераобыска потом поищут тщательней. Может, найдут какой-нибудь тайник. Хотелось бызнать, кто помогал этим злодеям, кто снабдил их новыми мечами. О, мне есть очем потолковать с господином Сэмуси! Я допрошу его лично. – Ивице-интендант улыбнулся так плотоядно, что Эраст Петрович засомневался, будетли допрос проведён в соответствии с цивилизованными нормами. – Всех ждутнаграды. Вас, Фандорин-сан, высокий орден. Может быть, даже… Миро! – вдругзакричал генерал, показывая на Сэмуси пальцем. – Хами!!!

Титулярный советник увидел, что деревяшка уже не торчит уГорбуна между зубов, а висит на тесёмке. Инспектор кинулся к пленнику, нопоздно – тот широко разинул рот, с рычанием сомкнул челюсти, и на его голуюгрудь хлынул густой красный поток.

Раздался истошный рёв, перешедший в судорожное бульканье.Суга и Асагава разжали самоубийце зубы, напихали в рот тряпок, но было ясно,что кровь не остановить. Пять минут спустя Сэмуси перестал стонать, затих.

На Асагаву было жалко смотреть. Он кланялся то своемуначальнику, то Фандорину, твердил, что не понимает, как арестованному удалосьперегрызть верёвку, что, видно, верёвка была недостаточно крепкой, и что этоего, Асагавы, вина – плохо проверил.

Генерал послушал-послушал, да и махнул рукой. Его голосзвучал утешающе, Фандорин разобрал знакомое слово «акунин».

– Я говорю, что настоящего злодея живым не возьмёшь,как ни старайся, – перевёл сам себя Суга. – Когда у человека крепкаяхара, с ним ничего не сделаешь. Но задание всё равно выполнено. То-то министробрадуется, ему до смерти надоело сидеть взаперти. За эти пять дней онизмучился и нас всех измучил. Великий человек спасён, Япония будет благодарназа это и России, и лично вам, господин вице-консул.

* * *

В этот вечер Эраст Петрович изменил принципам – поехал домойна «птице-тройке» в исполнении трех рикш. После всех эмоциональных и физическихиспытаний титулярный советник совершенно выбился из сил. Он сам не знал, чтоболее всего подорвало его силы: кровавое зрелище двух самоубийств или полторачаса прополки, но, едва усевшись в куруму, сразу же уснул, пробормотав лишь:

– Буду спать ночь, день и ещё ночь…

Коляска, в которой триумфаторы возвращались в консульство,являла собой поистине необычную картину: посередине похрапывал письмоводительСирота в визитке и при галстуке-ленточке; с обеих сторон от этогоблагопристойного господина, положив свои головы ему на плечи, крепко спали двоеполуголых крестьян, один из которых к тому же был весь облеплен подсохшимнавозом.

* * *

А проспать ночь, день и ещё ночь Эрасту Петровичу, увы, недовелось.

В одиннадцатом часу утра спящего мёртвым сном вице-консуларастряс непосредственный начальник.

Бледный, дрожащий Всеволод Витальевич плеснул на Фандоринахолодной водой, оставшуюся в кружке жидкость выпил сам и прочитал вслухэкстренную депешу, только что присланную из посольства:

«Рано утром по дороге в императорский дворец убит Окубо.Шестеро неизвестных, обнажив спрятанные мечи, умертвили форейтора, подрубилиноги лошадям и зарезали выскочившего из кареты министра. Охраны у министра небыло. Про убийц пока ничего не известно, но очевидцы утверждают, что тепереговаривались между собою на сацумском диалекте. Извольте срочно прибыть впосольство вместе с вице-консулом Фандориным».

– Как это возможно? – вскричал титулярныйсоветник. – Ведь заговорщики уничтожены!

– Теперь ясно, что группа, на которую вы охотились,существовала для того, чтобы отвлечь силы и внимание властей. Или же людямсухорукого отвели вспомогательную роль, когда они попали в поле зрения полиции.Главная же группа терпеливо ждала своего часа. Едва Окубо вышел из укрытия иотказался от охраны, убийцы нанесли удар. Ах, Фандорин, боюсь, что этонепоправимо. И главная беда впереди. Последствия для России будут печальны.Дрессировщика больше нет, клетка пуста, теперь японский тигр вырвется насвободу.

В зверинце пусто,

Зрители разбежались.

Тигр на свободе.

В кабинете российского посланника сидели шестеро мрачныхгоспод: пятеро в чёрных сюртуках, один в флотском мундире, тоже чёрном. Заокнами особняка сияло легкомысленное майское солнце, но путь его лучампреграждали плотные гардины, и в комнате было сумрачно, под стать общемунастроению.

Номинальным председателем совещания был сам посланник,действительный статский советник барон Кирилл Васильевич Корф, однако егопревосходительство рта почти не раскрывал – хранил значительное молчание и лишьстепенно кивал, когда слово брал сидевший по правую руку Бухарцев. По левуюруку от полномочного представителя Российской империи расположились ещё двоедипломатических сотрудников, первый секретарь и юный атташе, но те в разговорене участвовали, а представляясь, прошелестели свои имена так тихо, что ЭрастПетрович их не разобрал.

Консул и вице-консул были посажены с другой стороны длинногостола, отчего возникало впечатление если не прямой конфронтации, то все женекоторого противостояния токийцев и йокогамцев.

Сначала обсудили подробности покушения: у нападавших былиревольверы, но стреляли они только в воздух, для острастки; несчастный Окубозакрывался от клинков голыми руками, отчего у него иссечены предплечья;смертельный удар расколол многоумную голову министра надвое; сразу с местаубийства заговорщики отправились в полицию сдаваться и передали письменнуюдекларацию, в которой диктатор объявляется узурпатором и врагом нации; всешестеро – бывшие сацумские самураи, земляки убитого.

Поражённый, Фандорин спросил:

– Они сдались? Не пытаясь покончить с собой?

– Теперь незачем, – объяснил консул. – Онисвоё дело сделали. Будет суд, они выступят с красивыми речами, публика будетсмотреть на них, как на героев. Про них напишут пьесы, нарисуют гравюры. Потом,конечно, оттяпают головы, но почётное место в японской истории они себеобеспечили.