— Это не опасно?

— Нет, конечно, — солгала Зоя, откинув назад своиогненные волосы. — Государь иначе не позволил бы нам ехать. — Ивзмолилась про себя: «Только бы мне не заплакать». Она протянула Мари стаканводы, но та отвела ее руку, стараясь заглянуть в глаза:

— Нет, тут что-то не то… Вы уезжаете?..

— Домой, и всего на несколько дней… Совсем скоро мыснова будем вместе. — Она подалась вперед и обняла Машу, крепко прижав еек себе. — Ты скоро выздоровеешь — слишком уж долго на этот раз тыхвораешь. — Они обнялись еще крепче, а потом Зоя с улыбкой высвободилась:бабушка и Федор ждали ее.

— Ты напишешь мне?

— Конечно! — Не в силах уйти, она неотрывноглядела на подругу, словно впитывая ее взглядом, словно желая навсегда унести ссобой и пожатие этой горячей руки, и холодящее прикосновение накрахмаленныхпростыней, и взгляд огромных синих глаз. — Я люблю тебя, Маша! —прошептала она, вложив в эти слова всю свою нежность. — Я так люблю тебя!Выздоравливай поскорей!..

Она в последний раз наклонилась поцеловать Машу,почувствовала под пальцами мягкие вьющиеся волосы, рассыпанные поподушке, — и, резко повернувшись, почти побежала к двери, а на пороге,помедлив еще мгновение, помахала. Но глаза Маши были закрыты, и Зоявыскользнула за дверь, только в коридоре дав волю слезам, давно ужеподступавшим к горлу.

Со всеми остальными она простилась полчаса назад, но все жеу дверей наследника остановилась.

— Можно? — вполголоса спросила она, увидев тамНагорного, Пьера Жильяра и доктора Федорова — он как раз собирался уходить.

— Спит, — сказал доктор, ласково дотронувшись доее руки.

Зоя только кивнула и побежала по знакомой лестнице вниз, гдеее ждали Николай, Алике и Евгения Петровна. Федор был на дворе, запрягая в санипару лучших лошадей из царской конюшни. На подгибающихся ногах Зоя двинуласьнавстречу царю и царице.

Душевные ее силы были на исходе. Ей хотелось, чтобы времязамерло или потекло вспять, а она — кинулась бы наверх, в спальню Мари… Оначувствовала себя так, будто предавала их всех: какая-то неодолимая силаотрывала ее от них.

— Ну, как она? — с беспокойством спросилаАлександра, заглядывая ей в глаза: она надеялась, что дочь не поняла истинный имучительный смысл происходящего.

— Я сказала, что мы ненадолго должны вернуться вПетроград. — Зоя теперь уже не сдерживала слез.

Плакала и Евгения Петровна. Николай поцеловал ее в обе щекии крепко сжал ее руки; в глазах его застыла безмерная печаль, но губыпо-прежнему улыбались. Старая графиня слышала, как рыдал государь в ночь своеговозвращения, но на людях он всегда был сдержан и собран, его отчаяние былоскрыто от посторонних глаз. Напротив, он старался всех подбодрить и вселить вдушу каждого надежду и спокойствие.

— В добрый час, Евгения Петровна, с богом! Будемнадеяться на скорую встречу.

— Мы будем молиться за вас. — Графиня поцеловалаего. — Храни вас бог. — Она повернулась к Александре:

— Берегите себя, не надрывайтесь… Бог даст, дети скоробудут здоровы.

— Напишите нам, — печально произнесла та. —Мы будем с нетерпением ждать от вас весточки. — И обернулась к Зое,которую знала со дня ее появления на свет: они с Натальей родили дочерей чутьли не в один и тот же день, и все восемнадцать лет жизни Зои прошли у нее наглазах. — Будь умницей, слушайся бабушку… — И крепко прижала ее к своейгруди — на миг ей показалось, что она расстается с родной дочерью.

— Прощайте, тетя Алике… Я так люблю вас… Вас всех… Я нехочу ехать… — еле выговорила Зоя, рыдая.

Николай обнял ее с отцовской нежностью.

— И мы все любим тебя, Зоя, любим и всегда будемлюбить. Ничего, когда-нибудь мы снова будем все вместе… Верь в это, Зоя.Господь да пребудет с вами. До свидания, дитя мое… — С легкой улыбкой ончуть-чуть отстранил припавшую к его груди Зою. — Пора.

Он подал ей руку и торжественно повел к саням.

Александра держала под руку старую графиню. Пока они садилисьв сани, вокруг собрались последние дворцовые лакеи. Они тоже плакали. Зоя,которую они знали с детства, уезжала, а вскоре за нею последуют и их господа. Истрашно было представить, что никто уже не вернется. Только об этом и могладумать Зоя. Федор тронул лошадей, взявших с места бодрой рысью, и фигурыНиколая и Александры, которые махали вслед, стали расплываться в серыхсумерках.

Прижимая к себе собачку, Зоя обернулась. Щенок заскулил,словно сознавал, что никогда больше не увидит родного дома. Зоя уткнулась лицомв плечо Евгении Петровны: она не могла больше смотреть, как тают позади силуэтыцаря и царицы, и Александровский дворец, и вот уже в снежной пелене скрылосьвсе Царское Село. Зоя разрыдалась. Маша… Машенька… Мари, ее единственная и лучшаяподруга… Она лишилась ее, как лишилась отца, матери, брата… Она плакала горькои безутешно, а Евгения Петровна сидела прямо и не утирала слез, замерзавших нащеках: позади оставалась целая жизнь, все, что знала она и любила, — всеэто сгинуло, растаяло дымом. Лошади уносили их все дальше и дальше от дома, отпрежнего мира, от дорогих и близких.

— Прощайте, дорогие мои… — по-французски прошепталабабушка, — прощайте.

Теперь на всем свете они остались вдвоем — старуха идевочка, только начинающая жить. Прежний мир исчезал за спиной. Николай и егосемья уходили в историю. Ни Евгения Петровна, ни Зоя никогда не забудут их — иникогда больше не увидят.

ПАРИЖ

От Царского Села до станции Белоостров на финской границедобрались за семь часов, хотя путь был недальний, — просто Федор избегалбольшаков и кружил по проселочным дорогам. Так на прощание посоветовал емуцарь. К удивлению Евгении Петровны, границу они пересекли без особыхсложностей. Им начали было задавать вопросы, но бабушка вмиг превратилась в дряхлую,выжившую из ума старуху, а Зоя выглядела в эти минуты совсем девочкой. ВыручилаСава: пограничники отвлеклись на потешную собачонку и открыли шлагбаум. Лошадирванули. Беглецы вздохнули с облегчением. Федор, запрягая двух пристяжных изцарских конюшен, предусмотрительно не взял ничего из сбруи и упряжи — то идругое было украшено двуглавыми орлами, которые неминуемо навлекли бы на нихподозрения.

От Белоострова до Турку через всю Финляндию они ехали двоесуток и добрались до места назначения глубокой ночью. Зое казалось, что она уженикогда не согреется: все тело ее онемело от долгого сидения. Бабушка тоже елепередвигала ноги и с трудом вылезла из саней. Даже Федор выглядел усталым.Переночевали в маленькой гостинице, а утром Федор по смехотворной цене, чуть незадаром, продал лошадей.

Потом поднялись на борт ледокола, отправлявшегося череззалив в Стокгольм. Еще один нескончаемый день на борту… Путешественники почтивсе время молчали, каждый был погружен в свои мысли.