Во второй половине дня они прибыли в Стокгольм и как разуспели на вечерний поезд в Мальме, там пересели на паром и утром оказалисьнаконец в Копенгагене. Друзья, чьи адреса дал им царь, были за границей. А ещечерез сутки на британском пароходе Евгения Петровна, Зоя и Федор отплыли во Францию.

Зоя была ошеломлена калейдоскопом новых впечатлений,омраченных, впрочем, жестокой морской болезнью. Бабушке даже показалось, что унее жар, но она отнесла это на счет изнурительного путешествия, продолжавшегосяуже шестые сутки — на лошадях, поездом, морем. Немудрено было измучиться, еслидаже могучий Федор выглядел лет на десять старше своих лет. К усталостипримешивалась и глубокая печаль — ведь им пришлось покинуть отчизну. Они малоговорили, почти не спали и совсем не испытывали голода — слишком сильны былитягостные потрясения последних дней. Все было брошено — и прежний уклад, итысячелетняя история, и дорогие им люди, живые и мертвые. Это былонепереносимо, и Зоя даже мечтала, что они не доберутся до Франции, а лягут надно, потопленные торпедой германской субмарины. Здесь, вдали от России,свирепствовала не революция, а мировая война. Однако Зоя подумала о том, чтопогибнуть в бою — много легче, чем взглянуть в лицо нарождающемуся миру,который она не знала и не хотела постигать. Она вспомнила, сколько раз они сМашей мечтали, как отправятся в Париж, как там будет весело и романтично, какихдивных платьев они там накупят!..

Действительность оказалась совсем иной. Они с бабушкойрасполагали очень скромной суммой денег, которую вручил им перед отъездом царь,да зашитыми в подкладку драгоценностями. Евгения Петровна собиралась немедленнопродать их по приезде в Париж. А ведь был еще Федор, наотрез отказавшийсяоставаться в России — его там ничто не держало, и он не представлял себе жизнибез своих господ. Бросить его было бы беспримерной жестокостью, тем более чтоон обещал не быть им в тягость, а сейчас же подыскать себе работу. Так что былоеще неизвестно, кто кого будет кормить в Париже… Федор тоже страдал от морскойболезни, ибо впервые в жизни плыл на пароходе, и с мученическим лицом цеплялсяза леер фальшборта.

— Что же мы будем делать, бабушка? — печальноспросила Зоя, усевшись в тесной каюте напротив Евгении Петровны.

Сгинули как дым императорские яхты, дворцы, праздники ибалы, исчез уютный отчий дом и тепло семейного очага. Исчезли окружавшие ихлюди, привычный образ жизни и даже уверенность в том, что Зоя и завтра будетесть досыта. У них не осталось ничего, кроме собственных жизней, а жить Зое неочень-то хотелось. О, если бы можно было перевести стрелку часов назад,вернуться в прежнюю Россию, в мир, которого больше не существовало! К Мари… Клюдям, которых больше не было на свете, — к отцу, матери, Николаю!.. Даженельзя узнать, поправляется ли Маша…

— Прежде всего подыщем квартирку, — ОтветилаЕвгения Петровна.

Она давно не бывала в Париже и вообще после смерти мужапочти не выходила из дому. Однако теперь она отвечала за жизнь Зои и радивнучки должна была собрать все свои силы, надежно устроить ей жизнь, а ужтогда… Господь продлит ее дни, чтобы она могла позаботиться о внучке. А та явнонедомогала: сильно побледнела, отчего глаза стали казаться огромными, плоховыглядела. Коснувшись ее руки, графиня сразу поняла, что у девочки жар. Началсякашель, бабушка заподозрила воспаление легких. К утру кашель усилился, а попути из Булони в Париж выяснилось, чем больна Зоя; на лице и руках, а потом ина всем теле появилась сыпь. Зоя заразилась корью! Бабушку это открытие необрадовало: надо было как можно скорее доставить Зою в Париж, но дорога заняладесять часов. В Париже оказались около полуночи. Послав Федора за такси, всегдаожидавшими пассажиров у Северного вокзала, Евгения Петровна вывела Зою извагона — та едва шла, почти повиснув на бабушке; лицо ее пылало, сделавшисьпочти такого же цвета, как волосы. Она надрывно кашляла и от жара с трудомосознавала происходящее.

— Я хочу домой, — хрипло пробормотала она,прижимая к груди собачку. Сава выросла за это время, прибавила в весе, и Зоя струдом несла ее по перрону.

— Мы и едем домой, дитя мое. Сейчас Федор подгониттакси.

Но Зоя расплакалась совершенно по-детски: юная женщинаисчезла, на Евгению Петровну глядел сквозь слезы больной измученный ребенок:

— Я хочу в Царское!..

— Потерпи, Зоенька, потерпи еще немного, скоро мы будемдома, — уговаривала ее бабушка.

Федор уже отчаянно махал им рукой, и Евгения Петровна мягковтолкнула Зою на сиденье таксомотора, а сама села возле. Федор с вещамипоместился рядом с водителем — таким же пожилым и потрепанным, как и егоавтомобиль. Все молодые и здоровые были на фронте. Но куда же ехать? Они никогоне известили о своем приезде и не забронировали номер по телеграфу.

— Alors?.. Onyva, mesdames? — улыбнулся шофер и, судивлением заметив, что Зоя плачет, спросил:

— Elle est malade?[1].

Евгения Петровна поспешила заверить его, что ее внучкасовершенно здорова, но страшно утомлена, как и она сама.

— Откуда вы, мадам? — любезно поинтересовалсяшофер, пока Евгения Петровна лихорадочно вспоминала название отеля, в которомостанавливалась когда-то с мужем… Немудрено: ей было восемьдесят два года, иона была измучена дорогой. А Зою нужно было срочно уложить в постель и вызватьк ней доктора.

— Скажите, не знаете ли вы какой-нибудь отель —небольшой, чистый и не слишком дорогой? — не отвечая на вопрос, спросилаона.

Пока шофер раздумывал, она с опаской придвинула поближе своюсумку, где лежал последний и самый ценный подарок императрицы — пасхальноеяйцо, сделанное по ее заказу Карлом Фаберже три года назад.

Это было подлинное произведение искусства — розовая эмаль,отделанная бриллиантами. Евгения Петровна знала, что это ее последний ресурс:когда все кончится, придется жить на деньги, вырученные от продажи этоготворения Фаберже.

— В какой части города, мадам?

— В приличном квартале, разумеется. — Потом можно будетперебраться в гостиницу получше, а сегодня ночью им нужны только крыша надголовой и три кровати. Пока обойдемся без роскошеств, думала Евгения Петровна.

— Неподалеку от Елисейских Полей есть недурной отель,мадам. Ночной портье — мой родственник.

— Там не очень дорого? — резко спросила ЕвгенияПетровна.

В ответ водитель неопределенно пожал плечами.

Его пассажиры были не слишком хорошо одеты, старуха — так ивовсе как крестьянка, и денег у них, по всей видимости, негусто. Однако онахорошо говорила по-французски. И девочка, наверно, тоже. Она плакала всюдорогу, плакала и кашляла. Будем надеяться, у нее не чахотка…

— Не очень.

— Хорошо. Везите нас туда, — властно приказалаЕвгения Петровна.